Окидываю взглядом его машину, помятую и поцарапанную, и открываю дверь. Она издает болезненный стон. Я спрашиваю у Бекса, не сломается ли его машина, и он с гордостью отвечает:
– Нет проблем! Она доедет до Мекки и обратно.
Я говорю, что это его религия, а не моя.
– Если вы поедете на «Фокусе», будучи отстраненным от дела, и это всплывет, разверзнется преисподняя… И это уже ваша религия.
Я вынужден с ним согласиться.
– Нам нужно отключить телефоны.
– Вы так думаете? – с сомнением спрашивает Бекс.
– Невозможно определить, кто может следить за нами. Кто, как вариант, следит за нами прямо сейчас.
Я отключаю свой телефон, и Бекс неохотно делает то же самое. Садясь в его машину, я говорю ему:
– Ты едешь первый, я следую за тобой.
* * *
Высокое узкое здание стоит на продуваемом всеми ветрами Т-образном перекрестке на границе Килберна и Уиллесден-Грина; напротив убогая пивная на одном углу и закрытая заправка на другом. Дома, стоящие по этой улице, когда-то были дешевыми, а теперь стали дорогими, но только это здание не такое навороченное, как его соседи, с обшарпанной деревянной входной дверью и простым бронзовым молотком.
Я подхожу к Бексу, остановившемуся в четырех машинах впереди. Он протягивает мне пухлый конверт.
– Шеф, вы полагаете, это сработает?
Я ничего не отвечаю. На самом деле просто не знаю. Мне нужно установить связь с Р., и это единственное, что приходит мне в голову, если не считать молитвы. Но, как меня всегда учили, Бог помогает только тем, кто сам делает первый шаг. Всю свою жизнь я прожил в полувере и теперь уже не знаю, верю ли во что-либо. Но знаю, что должен сделать этот шаг.
Пока мы идем к дому, я спрашиваю:
– А у меня какое прозвище? – Бекс делает вид, будто ничего не услышал. – Прозвище есть у каждого.
– Вы правда хотите знать?
– Да, хочу. Моего отца звали Шерифом. Он упорно отказывался объяснить мне, почему. Много лет спустя я узнал, что отец получил это прозвище, еще когда проходил стажировку. Он безоружный зашел в один из притонов в Брикстоне, полный крутых ребят с Ямайки – все со «стволами» – и забрал подозреваемого, который был ему нужен. Говорят, он был похож на актера Джона Уэйна из голливудского вестерна – такой уверенный в себе, что все думали, будто у него есть прикрытие.
– Вас называют Иисусом.
– Иисусом? – Я смеюсь. Возможно, всевидящий Отец все-таки присматривает за мной.
– В участке – да. Иисусом.
– И ты тоже зовешь меня так?
– Не в глаза.
– Почему? Я имею в виду, почему Иисус?
– Вы хотите знать? Потому что вы уверены в том, что можете ходить по воде. И, полагаю, многие ждут, когда вас распнут.
– Меня так сильно ненавидят?
– Кое-кто. Но вы делаете свое дело. А только это и нужно, не так ли? Лично я никогда не видел в этом ничего плохого. Надеюсь, когда-нибудь я сам смогу делать то же самое. Быть беспощадным, когда это требуется.
Я уже собираюсь воспользоваться дверным молотком, когда Бекс указывает на предательски обледеневшие ступеньки, ведущие вниз. Я спускаюсь первым, и там звонок, и я в него звоню. Через какое-то время дверь открывается, и в нее выглядывает психиатр Натан, долговязый, в свободном зеленом кардигане и джинсах, раздраженный так же, как и тогда, когда отказал мне в лечении в приемном отделении неотложной помощи.
– Убирайтесь вон! – говорит он, но я поднимаю папку и показываю написанное на ней его имя.
– Бенджамин Томас Натан?
Люди жутко пугаются, когда называешь их полным именем, и действительно, лицо Натана вытягивается. Я предлагаю нам втроем спокойно поговорить.
Без слов Натан проводит нас в приемную, где пахнет сырой штукатуркой и медицинским спиртом. Помещение голое, если не считать двух стульев и письменного стола, заваленного пыльными бумагами, и выстроившихся трудов по психиатрии на самодельной полке.
Я стучу по папке.
– Мистер Натан, вы помните, как сегодня приняли меня в больнице Кэмдена и отказались помочь? – Кивнув, он начинает в негодовании защищаться, но я его перебиваю: – Тогда у меня возникло ощущение, что ваше лицо мне знакомо. Теперь я точно это знаю.
Нервно взглянув на папку, Натан садится на стул, подобрав под себя ноги, словно готовый в любой момент вскочить. Бросает взгляд на Бекса, оставшегося стоять у двери, скрестив руки на груди.
– У моего шефа амнезия, как он уже объяснял сегодня утром, – говорит констебль, – и нам нужно вернуть его память.
Натан всеми силами пытается изобразить гнев, но тело его выдает. Он хрустит пальцами и закидывает одну костлявую ногу на другую.
– Я уже сказал мистеру Блэкли в больнице сегодня утром, что такие вещи быстро сделать нельзя.
– У меня такое ощущение, будто внутри меня есть еще кто-то, – говорю я, и Бекс удивленно смотрит на меня. Это нелегко, но я должен все высказать. – Другой человек. Я видел его работу на своем компьютере. Он подписывается одной буквой «Р». Он похож на меня, но он другой – жестче. Все его ненавидят. Я не знаю, понравился бы он мне самому. Но он знает то, чего не знаю я. Я вижу обрывки. Мне кажется, я помню, как вчера вечером у меня на глазах убили женщину. Точнее, ее убили на глазах у Р. – он пытался ее спасти. Он мне нужен. Мне нужно узнать то, что знает он. Выкопайте его. Сделайте всё, что для этого потребуется, – операцию, все что угодно…
– Возможно, но в спешке такое не делается, мистер Блэкли. Вероятно, потребуется несколько недель, чтобы добиться доверия этого Р. у вас внутри, как вы говорите, чтобы попросить его выйти на белый свет и заговорить. Если сделать что-либо не так, для вас это, возможно, обернется долгосрочным психическим…
– Времени нет, – перебиваю его я. – Есть мертвая женщина, которую убили, тогда как я… тогда как он должен был ее защитить, – и еще одна, в больнице в коме. Мне нужно, чтобы вы помогли найти этого Р. Помогли мне поговорить с этим другим человеком, которым я был.
Натан откидывается назад и смотрит в потолок. Где-то в глубине квартиры слышны голоса по телевизору. Натан вздыхает, и я предполагаю, что это, вероятно, одна из его стандартных уловок. На мой взгляд, работа психиатра мало отличается от моей. И я, и Натан манипулируем людьми, чтобы заставить их раскрыться. Я могу предложить подозреваемому сигарету. Он может предложить пациенту таблетку. Оба мы делаем вид, будто нам известно больше, чем на самом деле; нужно заставить своего собеседника почувствовать себя большим, или маленьким, или одиноким, чтобы тот лопнул. Все, что для этого потребуется.
Я нарушаю молчание первым:
– Назовите ваши расценки.
Следует несколько секунд этического и профессионального раздумья. Наконец Натан говорит:
