— Это рассказ не на одну ночь, — покачал головой Джу. — Мир очень древен, куда старше меня. И потом — лучше рассказать всем сразу. А Бог был всегда, еще до сотворения мира.
— Тогда расскажи про Спасителя. Ты сказал, что Омуранги скрыл от нас многое, — настаивал Питер.
— И это лучше знать всем.
— Но сейчас здесь мы и мы хотим знать, — не отставал Питер. — Ведь хотим?
Он глянул на Элиаса. Тот кивнул.
— Ты очень настойчив, Питер, — мальчику почудилось, что огромная горилла улыбнулась. — Но этого так просто не расскажешь. Спаситель — это Бог, который стал человеком. Он пришел на землю, чтобы учить людей любви.
— Любовь? — Элиас недоверчиво покачал головой. — Что это?
Джу покачнулся, словно на плечи ему упала огромная тяжесть. Он долго молчал. Так долго, что Питер не выдержал:
— Так что это такое — любовь, которой учил Спаситель?
— Любовь движет миром, — наконец тихо сказал Джу. И затем громче продолжил:
— Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я только медь звенящая. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде. Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
[18]
Вот что такое любовь.
— Но…разве так может быть? — спросил Элиас недоверчиво. — Люди всегда убивали друг друга. Всегда кому-то надо больше. Люди злы.
— Они выбрали быть злыми. Война случилась как раз из-за того, что в людях иссякла любовь, — ответил Джу. — Из великой любви Бог сотворил и небо и землю. Из любви звери рождают потомство и умирают, защищая его. Из любви встает солнце, и каждый день согревает землю. Из любви расцветают цветы, и падает дождь на сухую землю. Когда вы смотрите на девочку и сердце ваше стучит, — это любовь стучится в него.
Мальчики потупились.
— Спасителя боялись. И поэтому убили. Жестоко убили — прибили к деревянному кресту и оставили умирать под солнцем.
— Но он был Богом! — воскликнул Питер. — Почему он их всех не испепелил? Разве Бога можно убить? Почему он так дал с собой поступить?
— Из любви к ним. Он не хотел умирать и боялся смерти — ведь он также был человеком, как и все. Но он любил людей так сильно, что не мог их обмануть. А сойти с креста и показать всю свою власть — значило их обмануть. Тогда бы все увидели, что он Бог, и поверили в него. Но поверили бы из страха. Так проще поверить — когда Бог приходит к человеку пылающим столбом до неба. Тогда бы никто не сомневался, да, Элиас?
— Да. Разве он не мог наказать злых людей, и сделать так, чтобы все были счастливы? — Элиас не верил. — Что это за Бог, который дал себя убить?
— Даже Бог не может заставить человека полюбить его. Даже он не может сделать всех счастливыми насильно. А он хотел, чтобы все сами пришли к нему, сами увидели свет. Потому что человек может прийти к Богу только своими ногами.
Искры кружились над черной фигурой, таяли в черном воздухе.
— Он умер на кресте, — помолчав, продолжил Джу. — А потом воскрес. Ожил.
— Воскрес?! — мальчики вскочили на ноги. — Как воскрес?
— Он умер, и был мертв. Он спустился в ад, к дьяволу, и вывел оттуда всех страдающих там от начала мира. А потом восстал из мертвых, в том же теле, как и был, и вознесся на небо. Это видели его ученики.
— Тогда он и, правда, Бог, — Элиас потрясенно покрутил головой. — Но почему…
Он не договорил, сел на корточки.
— Ты сказал, что Он должен был спасти мир. — Питер пристально смотрел на Джу, будто хотел просверлить его взглядом, добраться до смысла его слов. — Но он вознесся на небо, а мы остались здесь. Как он мог так поступить, как он мог нас оставить? Ведь если он Бог, он знал, что будет Великая война. Он знал, что все умрут, что в мире будет Порча. Он знал, что люди будут убивать друг друга. Это несправедливо — он там, на небе, а мы умираем. Как же так?
В глазах его стояли слезы.
— Он все время с нами, — мягко ответил Джу. — Он удерживает твою руку, если ты хочешь ударить беззащитного, он стоит за твоей спиной, он умирает с каждым убитым. Он все время говорит с тобой.
— Как? — выкрикнул Питер. — Я не слышу его. Я вижу только зло и боль вокруг. Почему он нас бросил? Почему он бросил людей?
— Мою сестру разорвали гиены, — сказал Элиас. — Ей было только четыре годика. Почему же Бог не спас ее? Она же ничего не сделала, она была еще маленькая.
— Я не знаю, Элиас, — Джу сгорбился, — С тех пор, как убили Спасителя, этот вопрос задавали много раз. Никто не знает. В мире слишком много зла, слишком много неправды. Но я знаю одно…
Джу выпрямился.
— Без него у нас нет никакой надежды. Он Спаситель, потому что умер на кресте за всех людей — и за вас тоже. Он взял на себя весь грех мира и показал путь, по которому надо идти, чтобы прийти к Богу. Но этот путь оказался слишком трудным. Бог не может вести нас за руку, как бы мы этого не хотели.
— После войны я думал, что люди так и не смогли понять смысла слов Спасителя, — продолжил он. — Речь дьявола всегда звучала громче в их сердцах. Все время люди отступали от Его слов, все время они бежали от Его правды. Но мир все еще жил. Я думал, что они убили себя, потому что перестали слышать даже эхо этих слов. И тогда дьявол вошел в их сердце и занял его полностью. Я думал, что мир погиб и все люди погибли.
— Но теперь… — Джу взглянул на них. — Теперь я думаю иначе. Может быть, не все еще потеряно.
Наступила тишина. Угли чуть слышно потрескивали, багровые тени бродили по темным листьям, колышущимся во тьме и дрожали на утоптанной земле.
— А ты, — после долго молчания Питер поднял голову. По щекам его пролегли две блестящие дорожки, но он смотрел твердо и прямо. — Ты бы смог умереть за людей?
— Я уже умер, — просто сказал Джу. — Умер за своих зверей. Может быть, смогу и за вас.
Глава двадцатая
К утру Антуану стало лучше. Он поднялся, проглотил полбанки консервов и даже смог идти, но очень медленно. Он все еще был в каком-то заторможенном состоянии. Что-то бормотал, откликался со второго раза. Боец из него был никакой, так что мне пришлось взять его на руки. Удивительно, но он не испугался, положил голову грудь, как детеныш гориллы, и вскоре задремал, убаюканный мерной ходьбой.
Мы взяли правее от реки, вышли из галерейных лесов — я бы не смог с Антуаном на руках продираться сквозь эти заросли. Мальчики шли впереди, я замыкал нашу колонну, включив все сенсоры: совершенно не хотелось столкнуться со стаей гамадрилов или второй раз встретиться с шипастым носорогом. Хотя я вчера его изрядно потрепал, носороги непредсказуемы — он мог вернуться. А для второго боя у меня слишком мало энергии.
