Деловой разговор был продолжен вечером в элитном клубе в обстановке роскоши, резного дерева, картин, скульптур, гобеленов. Даже в царском зале Петергофского дворца обстановка, на мой взгляд, гораздо скромнее. Ужинали за огромным ореховым столом. На этот раз пэр пришел в клуб с женой, он разглагольствовал на светские темы, а его супруга больше интересовалась личностями Бориса и Наины Ельциных, пытаясь сравнить эту пару с четой Михаила и Раисы Горбачевых. По словам жены пэра, Раиса Максимовна оставила в Англии добрую память о себе, скупая крутые бриллианты у лондонских ювелиров.
Расстались мы тепло. В результате этого продуктивного ужина мы получили возможность встретиться с вице-президентом Европейского банка реконструкции и развития. Банк находился в деловом центре Лондона – Сити и занимал целый небоскреб. В вестибюле были устроены живые фонтаны, вода струилась даже по стенам. Имея протекцию пэра Англии, мы получили вожделенный кредит!
Из Лондона мы вылетели в Брюссель, там, у Джеймса Ш. была назначена деловая встреча с каким-то бельгийцем, а я отправился с ним за компанию. В небольшом отеле, куда нас поселил экономный американец, за завтраком я неожиданно встретил знакомого высокопоставленного чиновника из Смольного, который тоже остановился там в целях экономии командировочных.
– Ты-то мне и нужен! – обрадовался он. Оказывается, чиновник должен был в штаб-квартире ЕС выступать с докладом по гуманитарной помощи. Вообще-то европейцы собирались устроить представителю наших городских властей публичную порку за разбазаривание этой помощи. Хотели от него каких-то новых идей, как положить конец злоупотреблениям. А у чиновника с идеями было туго. Поэтому он и обрадовался мне – думал, что я, как промышленник, что-нибудь подскажу. У меня была одна идея. Я ею поделился. Чиновник почесал подбородок и взял меня с собой на заседание комиссии.
На совете ЕС мой доклад о новом принципе распределения гуманитарной помощи, исключавшем злоупотребления, пришелся всем по нраву, включая председателя сэра Макинтоша. Я предложил ввозить в Россию не сухие пайки и готовые продукты, а молочное сырье для последующей переработки, из которого под контролем еврокомиссаров мой завод начнет производить питьевое молоко, в себестоимость которого не будет включена цена сырья. Далее это молоко будет реализовываться в народных магазинах, раздаваться в школах и социальных учреждениях.
Не успел я по возвращении в Россию выйти на работу, как меня известили, что на завод прибыли первые десять грузовиков с сухим молоком. ЕС выделил мне 2 тысячи тонн порошкового молока на сумму 2 миллиона долларов, и наш завод полтора года перерабатывал это сырье, обеспечив работой цех розлива. Еврокомиссары проверяли меня еженедельно, но за весь период времени у нас не пропало ни одного килограмма, за что я был удостоен специального диплома ЕС и личной благодарности сэра Макинтоша, прибывшего специально для его вручения мне в Санкт-Петербург. Питерские же чиновники не раз давали понять, что им такая схема работы с Евросоюзом не по душе. Им нравились другие схемы. Партнерство с Западом имело отчетливый коррупционный оттенок.
В свое время, в 1989 году, на пивзаводе имени Степана Разина хотели начать производство немецкого пива «Хольстен». Большую работу проделали, даже провели презентацию в гостинице «Европейская». Но дело не пошло. Потому что у наших чиновников были слишком большие запросы. Само пиво из Германии возили и у нас продавали, но вот организовать производство тогда так и не удалось.
Помню, бывший мэр Вены, кстати, жертва теракта (в бытность градоначальником он лишился пальцев, вскрыв пришедшую по почте бандероль со взрывчаткой), жаловался мне на пропажу австрийских денег, перечисленных по просьбе Собчака на ремонт Австрийской площади в Петербурге. Неприятно было услышать такое. Но я уверен, сам Собчак в этом не был замешан. Просто он был слаб, как хозяйственник, и слишком доверчив – так что не мог уследить за своим окружением.
Еще был случай: один чиновник вымогал у наших иностранных партнеров взятку за подписание устава совместного предприятия – тянул резину, мурыжил, выдумывал разные предлоги. А тогда за внешние связи в мэрии Петербурга отвечал наш будущий президент Владимир Владимирович Путин. Я попросил его помочь решить эту проблему, ускорить процесс. Путин к моей просьбе отнесся внимательно, и уже через несколько дней этот чиновник в Смольном больше не работал. Путин и в то время уже в «ручном режиме» руководил.
А с Собчаком мы были на зимней Олимпиаде 1994 года в норвежском Лиллехаммере. Я там устраивал встречу со спонсорами Олимпийских игр, одним из которых была фирма «Элопак» (производитель пищевого оборудования), у моего завода существовал с ней договор о взаимных поставках. На той встрече Собчак произнес речь, которая меня покоробила. «Вы наши братья, мы – ваши потомки, в нас, петербуржцах, тоже течет кровь викингов», – откровенно льстил он норвежцам. В это время ему позвонили из Петербурга, сообщили, что горит Адмиралтейство. Видимо, на том конце провода интересовались, не хочет ли мэр в связи с этим срочно прибыть в Петербург. Потом Собчак издаст распоряжение, в котором отметит, что этот страшный пожар нанес значительный ущерб городу. Но тогда, на спонсорском приеме в Норвегии, узнав об этой трагедии городского масштаба, он ответил по телефону: «Мэр что, на каждый пожар ездить должен?» и остался на Олимпиаде. Хотя с другой стороны, вернулся бы он в Петербург и чего? Пожары должны не мэры, а профессионалы тушить.
В 1998 году случился дефолт. Почти все иностранцы первой волны, среди которых все-таки преобладали представители малого и среднего бизнеса, Россию покинули. Почти никто из них потом не вернулся. Но зато на будто специально расчищенную дефолтом поляну пришли монстры – крупные компании. Работать с которыми было уже тяжело. Если у западного малого и среднего бизнеса была заинтересованность разворачивать в России свое производство, то у транснациональных корпораций – в том, чтобы сбывать сюда свои товары. И заходили они на наш рынок не через наши предприятия, а через российскую власть. Она к тому времени уже укрепилась, навела порядок в стране. Но, как ни странно, продолжала выступать против развития отечественного производства. Дескать, мы живем в глобальном мире и при необходимости купим все за границей. Властная элита продолжала так считать очень долго. Лишь западные санкции, введенные в 2014 году, смогли ее несколько отрезвить.
Иностранцы-спасители
На наше счастье, среди иностранцев были и такие, кто не считал россиян папуасами, а очень даже уважительно к нам относился.
Помню, в день снятия блокады Ленинграда мы находились в Баварии на приеме в одной серьезной фирме. Ее владелец, старый уже человек, во время войны был офицером вермахта. Когда сели за стол, он обратился ко всем: «Хочу поднять первый тост за присутствующих здесь ленинградцев и попросить у них прощения за блокаду». Все немцы встали. И мы тоже. Он сказал: «А вы сядьте». Мы сидели, а они стоя пили за нас. Не скрою, я был растроган. Похожая история была и в Финляндии в одной фирме.
А тут недавно я устроил у себя во дворе маленький опрос среди школьников. Спрашивал, какое в России количество населения. Только один человек из пятнадцати ответил правильно. Остальные говорили: 50–60 миллионов. Для меня это очень яркий пример принижения своей страны. Не удивлюсь, если наша молодежь, как и американская в 90-е годы, скоро будет считать, что в России определенный процент населения – люди с рогами.
