Все попытки натурализовать интенциональные способности сознательного разума механическим или материалистическим способом – показать, как с помощью серии бесчисленных и мучительно постепенных достижений разнообразия чисто физических сил может что-то добавить к интенциональной способности рационального интеллекта, – как правило, делают ту же ошибку, с большей или меньшей изощренностью. Качественная разница между внутренней интенциональностью и любой другой «направленностью», реальной или метафорической, абсолютна; даже бесконечное число количественных шагов от трясины материальных сил к звездному небосводу сознания окажется недостаточным, чтобы преодолеть это расстояние. «Близость» («aboutness») разума – это поистине уникальная «метка умственного (mental)», и она неизгладимо маркирует умственное как не сводимое к физическому. Чтобы увидеть это, нужно только помнить, что нет абсолютно никакой интенциональной взаимности между умом и объектами его интенций. Мысли могут быть направлены к вещам, но (если современная картина природы истинна) вещи не могут быть направлены к мыслям, и поэтому конкретное содержание интенций ума должно определяться только сознанием. Невозможно получить конкретный смысл данного физического события из самого события, даже из события мозга, потому что само по себе оно ничего не означает; даже самое кропотливое исследование его физических составляющих и примеров никогда не сможет дать того особого значения, которое ум репрезентирует как уже имеющий это значение. Джон Холдейн (Haldane) использует пример одной геометрической фигуры, которую можно рассматривать как треугольную или трехстороннюю; в том, что нарисовано на листе бумаги, нет ничего в физической композиции, что помогло бы определить, какое из этих интенциональных значений было применено к ней. Возьмем другой пример: я могу созерцать темно-зеленую вазу, стоящую передо мной, в которую моя жена поставила несколько красных роз, принесенных из сада, как контейнер для цветов, как эстетический артефакт, как вариацию на некоторые китайские декоративные мотивы, как изящную абстрактную форму, как обманчиво похожую своим блеском на темно-зеленый нефрит или на массу других вещей, и ни одно из этих значений в своей точной специфике не навязывается мне простым физическим событием вазы. И, конечно, в то время как физические различия между Дон Кихотом Мигеля де Сервантеса и Дон Кихотом Пьера Менара
[64] могут быть несуществующими, последний, как отмечает Борхес, неизмеримо богаче аллюзиями, иронией и ассоциациями. И эти примеры не начинают сообщать, насколько радикально явственна сознательная интенциональность. Даже чтобы распознать геометрическую фигуру или вазу, или объем Дон Кихота как дискретного объекта, ум должен представлять его как таковой, извлекая его из мятущегося беспорядка непрестанно меняющихся впечатлений, которые теснятся в уме, изолируя и располагая его в рамках связной картины мира; ум должен следить за ним как за тем, что имеет конкретное значение, конкретное интенциональное содержание, к которому может быть направлена мысль. На самом деле интенциональность необязательно требует вообще какого-то физического объекта «где-то снаружи» («out there»); ее содержание может быть совершенно воображаемым, полностью концептуальным или чисто ожидаемым. Мои надежды на уважение вот этого мужчины или на любовь вот этой женщины зависят не от каких-либо физических «значений», которые я получил извне, а только от моего субъективного расположения к нему или к ней. И ничто во всем ансамбле физических реалий, составляющих мир и мозг, понимаемых исключительно как материальные события, не может с точностью определить, как и почему мысль должна или может быть направлена к какой-то цели – конкретной, абстрактной или воображаемой. Интенциональность, следовательно, это не физическое отношение, даже не отношение между внешними объектами и внутренней структурой мозга, а ментальное событие, превосходящее любые физические отношения. (Хотя, опять же, это верно только в том случае, если природа – это то, о чем нам рассказывает наша механистическая метафизика.)
[65]
6. Единство сознания. В механическом взгляде на природу физическая сфера лишена простых единств, по крайней мере на уровне постоянно существующих вещей; природа состоит из смесей, при расширении в пространстве и времени. Тем не менее – и, несмотря на противоположные утверждения многих материалистических философов, – сознание в своей субъективности едино и неделимо. Это не означает, что состояния мозга не могут быть изменены или что ум не может быть сбит с толку, или что операции мозга или действия ума не могут быть множественными. Но для того чтобы существовала такая вещь, как представление или разум, или концептуальные связи, или логически связный опыт, или субъективность, или даже опыт смешения, должно существовать единое присутствие сознания в себе, единая точка зрения, являющаяся, так сказать, исчезающей точкой, без расширения или частей, которая существует в собственной простоте.
К тому же довольно глубокие аргументы в поддержку этого утверждения можно почерпнуть у таких мыслителей, как Плотин, Шанкара и Кант. Но здесь неважно, хотят ли говорить об этом единстве как о нусе, который пребывает внутри и вне наших обычных психических операций, или как об атмане внутри и за пределами конечного ума, блуждающего в майе, или как о трансцендентальной апперцепции, которая отличается от эмпирической апперцепции эго, или в совершенно иных терминах. Как бы это ни описывалось, в основе всего многообразия восприятия, знания, памяти или даже личностной идентичности лежит именно такая светящаяся непрерывность и единичность сознания. Именно в этом единстве и благодаря ему неисчислимое разнообразие процессов мозга, а также множественность и сложность воспринимаемого мира преобразуются в сплавленное осознание единичного субъекта; но в данном случае единство не могло бы возникнуть из разнообразия. Однако прежде чем данное утверждение можно будет принять, необходимо понять, что речь идет не просто о психологическом единстве или целостности личной идентичности или частной памяти, сохраняющихся с течением времени. Они могут уменьшаться, повреждаться или в значительной степени разрушаться на фоне глубокого психоза, нарушения работы головного мозга, вследствие кортикальной хирургии, наркотиков, амнезии и т. д. Однако единство сознания не подвержено разрушениям. Когда я говорю, что сознание не может быть сведено к материальным причинам, я не отрицаю, что регулярные действия сознания в материальных существах зависят от работы мозга или что содержание сознания может быть радикально изменено или нарушено физиологическими событиями. Я говорю здесь только о трансцендентном состоянии сознания, простой и, возможно, анонимной и выгодной специфичности, которая делает возможными субъективное осознание и умственную деятельность. Она присутствует даже тогда, когда психологические или когнитивные операции эго были дезориентированы, затуманены или разрушены. Именно неспособность провести различие – между, с одной стороны, единством этой трансцендентальной перспективы в разуме и, с другой стороны, целостностью личных психических состояний – иногда приводит к утверждениям о делимости и, следовательно, материальности сознания. Утверждения такого рода, я полагаю, есть еще одно доказательство любопытной дилеммы, которую механическая философия создала для нас, заставляя нас выбирать между Декартовым дуализмом и материалистическим монизмом. Но живой воплощенный разум – не просто бестелесный интеллект или механическая функция; это сила, которая превосходит материальную причинность, не будучи свободной от условий телесной жизни; и ошибочно думать, будто единство сознания – или, если угодно, неделимость души – ставится под сомнение случаями тяжелого психологического или когнитивного расстройства.
