Вместо этого я просто замечу, что если изначальная ориентация разума действительно направлена к тотальной постижимости и совершенной истине, то это, по сути, своего рода экстаз разума на пути к цели, выходящей за пределы природы. Это невероятно экстравагантный аппетит, тоска, которая может быть насыщена только полнотой, которая никогда не может быть достигнута в мире, но которая постоянно открывает мир сознанию. Однако говорить о Боге как о бесконечном сознании-разуме, тождественном бесконечному бытию, – значит говорить о том, что в нем экстаз сознания-разума также является совершенной насыщенностью достигнутым познанием, совершенной мудростью. Бог – это и познающий, и познаваемый, бесконечное постижение (intelligence) и бесконечная постижимость (intelligibility). Это означает, что в Нем совершенно утоляется рассудочный аппетит, и сознание совершенно достигает желанной цели. А эта цель, разумеется, есть совершенное блаженство.
5. Блаженство (Ананда)
I
Сознание не просто пассивно отражает реальность мира; это обязательно динамичное движение разума и воли к реальности. Если из предыдущей главы нет иного вывода, то это почти с абсолютной уверенностью можно сказать: субъективное сознание становится актуальным только через интенциональность, а интенциональность – это своего рода средство достижения цели. Мы никогда не познаем мира с чисто перцептивной позиции. Чтобы что-то знать, разум должен активно относиться к вещам вне себя, всегда работать, интерпретируя опыт через понятия, которые может дать только сам же разум. Мир постижим для нас, потому что мы достигаем его или выходим за его пределы, узнавая бесконечное разнообразие конкретных вещей в рамках более общей и абстрактной тоски по познанию истины как таковой и посредством врожденной склонности разума к реальности как постижимому целому. В каждый момент осознания разум сразу приобретает и классифицирует мир, различая смысл в объектах опыта именно через наделение их смыслом; таким образом, сознание открыто формам вещей и вступает в тесное общение с ними. Более того, всякое стремление разума к цели познания вызывается его желанием, «рациональным аппетитом». Знание рождается из предрасположенности и склонности воли к сущему (beings), из томления по идеальной постижимости вещей и из естественной ориентации сознательного разума на тот бесконечный горизонт постижимости, которым является само по себе бытие.
Хотя такой способ описания наших обычных актов познания может показаться несколько экстравагантным, я думаю, что он настолько очевиден, что граничит с трюизмом. Ум не просто покорно регистрирует сенсорные данные, как воск, получая впечатление от печатки, но постоянно работает над организацией в форму и смысл всего того, что он получает от чувств; а делает он это потому, что у него есть некое естественное принуждение к этому, некая заинтересованность, превосходящая большинство отдельных объектов познания, с которыми он сталкивается. Единственная причина, по которой мы можем относиться к подавляющему большинству конкретных вещей, с которыми мы сталкиваемся без особого интереса или даже просто без всякого интереса, и все же воспринимать их как объекты признания и размышления, заключается в том, что мы вдохновлены предшествующим и поглощающим интересом к реальности как таковой. Просто нет такого понятия, как познание, полностью лишенное желания, – вы не могли бы познать смысл стакана воды или дерева на холме вне действия вашего разума, направленного к какой-то цели, находящейся либо в этой вещи, либо за ее пределами, – и поэтому всякое познание подразумевает приключение сознания, выход разума за собственные пределы. Опять же, как справедливо заметил Брентано, эта сущностная направленность сознания отличает его от любой чисто механической функции. Более того, желание никогда не бывает чисто спонтанным; оно не возникает без предпосылки из какого-то бесцельного небытия внутри воли, но всегда должно двигаться к цели, реальной или воображаемой, которая его притягивает. Воля по своей природе телеологична, и каждое рациональное действие по своей сути целенаправленно, продиктовано какой-то конечной причиной. Нельзя просто так пошевелить пальцем, не приманивая какую-то цель, ближнюю или удаленную, большую или маленькую, постоянную или исчезающую. Чего же тогда желает разум, а то и любит, когда он движется к поиску идеальности вещей, постижимости опыта в целом? Что все время побуждает мысль идти вперед, независимо от того, привязан или нет разум в каждый данный момент к непосредственным объектам опыта? Каков горизонт той безграничной направленности сознания, что позволяет разуму определять границы известного ему мира? Как бы то ни было, это цель, которая всегда лежит за пределами того, что находится под рукой, и она возбуждает в разуме надобность не просто осознавать, но по-настоящему познавать, различать смыслы, схватывать все то в бытии, что имеет вид вразумительной истины.
Возможно, это всего лишь специфические трудности и особая слава примечательно удачливого примата, и разумными обладателями мира мы стали только потому, что каким-то образом приобрели патетическую тоску по иллюзорной цели – «истины как таковой», – что превосходит все те всего лишь конкретные объекты осознания, которыми мы могли бы или не могли бы заинтересоваться. Возможно, только случайное преувеличение в нашем животном виде способности распознавать опасность или замечать что-то съедобное, крадущееся в тени леса, каким-то образом и породило в нас это парадоксальное стремление к предельной абстракции и сделало нас не просто восприимчивыми к нашей физической среде, но и с одержимостью сознающими ее, ненасытно трансформируя реальное в концептуальное, организовывая опыт в сети ассоциаций, идей и слов. Однако это маловероятно. Природа едва ли могла внедрить эту высшую абстракцию в нас, по крайней мере не могла по каким-либо физическим исчислениям материальной причинности, потому что абстрактные понятия не являются естественными объектами. И поэтому сущностная тайна лежит в самом сердце рациональной жизни: во всем опыте есть движение Я за пределы себя, экстаз – «выступание» – разума, направленный к цели, которая нигде не находится внутри физической природы как замкнутой системы причин и следствий. Весь рациональный опыт и все познание – это своего рода восторг, вызванный тоской, которая не может быть исчерпана каким-либо конечным объектом. Что же, мы действительно стремимся к поиску мира (world)? Что влечет нас к реальности? Это только иллюзия или это то, что открывает нам мир именно потому, что он есть подлинное измерение реальности, в котором вместе участвуют разум и мир?
Есть, в широком смысле, два способа желать чего-то: как самоцель или как цель за пределами себя. Это кажется вполне очевидным. Но если вдуматься, среди конечных вещей, которых мы действительно можем желать – если мы вообще желаем этого, – нет никакого реального объекта, кроме как в обоих направлениях сразу или только во втором. Иными словами, никакая конечная вещь не желанна сама по себе, разве только в том тривиальном смысле, что все, что мы находим желательным в этой вещи, должно соответствовать некоторому предшествующему и более общему расположению стремлений и воли. Я мог бы, например, представить себе тоску по какому-то особенно красивому объекту, исходящую из самых чистых эстетических мотивов; но это все равно означает, что я не могу рассматривать данный объект как свой собственный показатель ее ценности. Скорее, мной движет более постоянное и общее стремление к красоте как таковой, как абсолютной ценности, которую я как бы интенционально постигаю и в свете которой я могу судить о предмете, находящемся передо мной, как о прекрасном или нет. Сам объект меня, возможно, радует, но только потому, что аппетит, который он утоляет, не полностью удовлетворяя, есть более оригинальное и экспансивное стремление к прекрасному. Если бы не эта довольно абстрактная и возвышенная ориентация воли – то есть если бы я был человеком, полностью лишенным каких-либо эстетических стремлений, утонченных или грубых, страстных или прохладных, – то я бы вообще не желал бы этого объекта. Всегда есть своего рода отсрочка конечного желания к последним целям, и всегда есть большая и более отдаленная цель, ради которой мы желаем чего бы то ни было. Это верно даже тогда, когда интерес к объекту вдохновлен какой-то совершенно мирской заботой, например – его денежной ценностью. Человек желает денег не самих по себе, а только ради того, что он может на них купить; и он желает вещей, которые можно купить за деньги, не просто как целей самих по себе, а потому, что они соответствуют более общим и абстрактным стремлениям к комфорту, престижу, власти, развлечению и чему угодно еще; и человек желает всего этого из еще более глубокого и общего желания самого счастья, каким бы оно ни было, и более полного участия в благости бытия. В этом мире желаемое всегда желанно в отношении к какой-то еще более элементарной и всеобъемлющей потребности или стремлению. Все конкретно ограниченные чаяния воли содержатся внутри формально безграничных чаяний воли.
