Я стащил эттитьюдинизатор и сидел, недоуменно глядя на жужжащую за стеклом муху. В другой комнате Ван Мандерпутц продолжал распекать кающегося Картера, а в углу, которого было не видно с моего места, я слышал шорох бумаги, на которую мисс Фиц переписывала бесконечные лекции. Я озадаченно размышлял над тем, что произошло, и вдруг меня осенило.
Муха, должно быть, жужжала между мной и одним из находившихся во внешней лаборатории. Я следил за ее полетом с помощью едва видимого луча эттитьюдинизатора, и этот луч, должно быть, на мгновение высветил голову одного из трех человек за стеклом. Но чью? Самого Ван Мандерпутца? Очевидно, что это была голова либо профессора, либо Картера, поскольку секретарша находилась вне пределов досягаемости луча.
Казалось невероятным, что холодный и блестящий ум Ван Мандерпутца может быть источником того эмоционального экстаза, который я почувствовал. Следовательно, луч высветил голову мягкого и безобидного маленького Картера. Охваченный любопытством, я натянул прибор на голову и стал сканировать лучом большую комнату.
Мне не приходило в голову, что такого рода процедура являлась столь же предосудительной, как и подслушивание. Если уж говорить прямо, она была даже более предосудительной, поскольку подразумевала кражу гораздо более личной информации, чем та, которую человек мог передать словами. Но тогда мне хотелось прежде всего удовлетворить собственное любопытство, я хотел узнать, что за точка зрения скрывалась за этой странной мгновенной вспышкой красоты. А если я это делал недостаточно этично, то Бог меня накажет.
Итак, я направил эттитьюдинизатор на Картера. В этот момент он почтительно слушал Ван Мандерпутца, и я ясно почувствовал то уважение, которое он испытывает к великому человеку, уважение с отчетливым элементом страха. Я ощутил впечатление, которое производил на Картера громкий голос профессора, звучащий подобно грому Божьему, да и сам профессор был почти богом для этого маленького человека. Я понял, что думает Картер о себе самом, и его автопортрет проявил его мышиную сущность даже сильнее, чем тот образ, который рисовало мое сознание. Когда на мгновение он взглянул в мою сторону, я понял, что он думает обо мне и, хотя я уверен, что Диксон Уэллс не был тем имбецилом, каким представлялся Ван Мандерпутцу, но я также уверен, что он и не являлся самым жизнерадостным человеком в мире, каким казался Картеру. В общем, точка зрения Картера была точкой зрения робкого, безобидного, застенчивого, услужливого человека, и я все больше недоумевал, что могло вызвать эту исчезнувшую вспышку красоты в подобной голове.
В следующий миг от нее не осталось и следа. Его вниманием полностью завладел голос Мандерпутца, который перешел от личной оценки глупости Картера к общей лекции об ошибках, сделанных его соперниками Корвейли и Шримски при изложении общей теории поля. Картер слушал почти с благоговением, и я чувствовал всплески его негодования, направленного против злодеев, которые посмели не согласиться с авторитетом Ван Мандерпутца.
Я сидел, занятый размышлениями о двойном видении эттитьюдинизатора, который в некоторых отношениях был подобен психомату Хорстена, то есть с его помощью человек был способен видеть одновременно и собственным глазами, и глазами предмета наблюдений. Таким образом, я отчетливо видел и Мандерпутца, и Картера, но в то же время мог видеть и чувствовать то, что видит и чувствует Картер. Вдруг я ощутил, что профессор прекратил говорить с Картером, и повернулся к подошедшему человеку, которого я сам не мог видеть, но в то же время через глаза Картера я ощутил экстаз, который на мгновение вспыхнул в его голове. Я увидел – описать это невозможно – я увидел женщину, которая, кроме, возможно, женщины на экране идеализатора, была самым красивым существом, которое я когда-либо встречал.
Я говорю, что описать это невозможно. Чистая правда заключается в том, что цвет ее кожи, выражение лица, ее фигура, если смотреть на них глазами Картера, абсолютно невозможно было выразить словами. Я был очарован, но ничего не мог сделать, кроме как смотреть на нее, и я почувствовал дикую вспышку ревности, как только ощутил обожание со стороны скромного Картера. Она была славная, великолепная, неописуемая. Я с трудом выпутался из паутины обожания для того, чтобы уловить в мыслях Картера ее имя. «Лиза, – думал он. – Лиза…»
Она что-то сказала Ван Мандерпутцу, но слишком тихо, чтобы я мог услышать ее слова сам или ушами Картера через эттитьюдинизатор.
Но оба мы услышали, как взревел в ответ Ван Мандерпутц.
– Мне все равно, как произносится это слово согласно словарю! – орал он. – Ван Мандерпутц произносит его правильно!
Чудесная Лиза молча повернулась и исчезла. Несколько минут я смотрел на нее глазами Картера, но, когда она приблизилась к двери лаборатории, он снова переключил свое внимание на Мандерпутца и я потерял ее из вида.
Поскольку профессор закончил свою лекцию и приблизился ко мне, я стащил с головы эттитьюдинизатор и заставил себя успокоиться.
– Скажите, кто она? – потребовал я. – Я должен встретиться с ней!
Он посмотрел на меня невидящим взглядом.
– О ком вы говорите?
– Лиза! Кто такая Лиза?
Ни одной искры не вспыхнуло в глазах Ван Мандерпутца.
– Я не знаю никакой Лизы, – сказал он безразличным тоном.
– Но вы только что говорили с ней! Прямо сейчас!
Ван Мандерпутц с любопытством уставился на меня, затем мало-помалу догадка озарила крупные черты его интеллигентного лица.
– Ха! – сказал он. – Вы случайно не пользовались эттитьюдинизатором?
Я кивнул, и меня передернуло от плохого предчувствия.
– То есть вы сейчас изучали точку зрения Картера?
После моего кивка он шагнул к двери, которая соединяла две комнаты, и закрыл ее. Когда он посмотрел на меня снова, на его лице было написано удовольствие, которое неожиданно сменилось взрывом хохота.
– Хо! – ревел он. – Да знаете ли вы, кто такая ваша чудесная Лиза? Это Фиц!
– Фиц? Да вы с ума сошли! Лиза великолепна, а Фиц – плоская, тощая и уродливая. Вы считаете меня дураком?
– Вы задаете провокационный вопрос, – усмехнулся профессор. – Послушайте меня, Дик. Женщина, которую вы видели, это моя секретарша, мисс Фиц, но вы смотрели на нее глазами Картера. Неужели вы не понимаете? Идиот Картер влюблен в нее!
Наверное, я полночи бродил по верхним уровням Нью-Йорка, не обращая внимания ни на узкую полосу звезд, просвечивающую сквозь громоздящиеся стены города двадцать первого века, ни на прерывистый гул транспорта на грузовых уровнях. Несомненно, эта ситуация была самой затруднительной из всех, в которые меня втравливали дьявольские приспособления Ван Мандерпутца.
Влюбиться в точку зрения! Влюбиться в женщину, которой не существовало вне восторженных глаз Картера. На самом деле я любил не Лизу Фиц, я даже ненавидел ее угловатую уродливость. Я влюбился в ту, какой она была в глазах Картера, поскольку в мире не существовало ничего более прекрасного, чем образ возлюбленной в глазах любящего.
