А я продолжал:
Я все обиды позабыл,
Тебя простил и полюбил.
Не упрекаю, не ропщу —
Вернись к костру — я все прощу!
Тролль изумленно огляделся, ошарашенно моргая громадными, словно блюдца, глазами. Потом, совершенно обескураженный, медленно повернулся и затопал к костру. Жильбер издал долгий вздох облегчения. А Сюэтэ и ее ребята по-дурацки хихикали.
— О, ювелирная работа! Просто ювелирная! — выкрикивала королева между взрывами хохота. — Так почему бы тебе не пройтись победным маршем по моему королевству, смертный! Давай! Не идешь? Правильно, потому что еще солнце не успеет закатиться, как ты потонешь в собственном дерьме!
— Ну конечно, как же! — Я шагнул к линии круга. Зло уже превозмогало здравый смысл. — Мы такие ничтожные, что ты явилась сюда собственной персоной да еще приволокла с собой двенадцать громил? А между тем, как я посмотрю, вы даже этот маленький охранный кружок преодолеть не можете?
Королева тут же перестала смеяться, глаза ее превратились в узенькие щелочки, в которых сверкали два раскаленных уголька.
— Довольно! Покажите этому наглому самозванцу, что его ожидает!
Послышался вопль — но вопль живого человека, а не призрака. Голос был полон боли и ужаса и совершенно определенно принадлежал женщине.
И эту женщину злодеи в капюшонах бросили на траву между Сюэтэ и линией заколдованного круга. Женщина оказалась молодой блондинкой с превосходной фигурой. Красоту ее форм не могла скрыть тонкая туника. Девушка силилась подняться, барахталась в грязи. Вот она обратила ко мне, Жильберу, Фриссону и Унылику лицо — глаза, полные испуга, скулы и щеки в синяках и ссадинах, распухший нос, на груди и животе — следы ожогов, кое-где из нанесенных трезубцем ран еще капала кровь.
— Помогите мне! Пожалуйста, умоляю вас, пока я не...
Тут она испустила вопль — четверо в капюшонах опустились на колени, двое поднялись, держа девушку за руки и ноги, и швырнули ее на спины своих дружков. Я чуть было не рванулся прочь из круга. Только рука Жильбера удержала меня — он показал поистине каменную хватку.
— Сейчас ты ей не поможешь, чародей Савл, — ты только нарушишь свой охранный круг!
— И потом, может быть, она уже отдала себя во власть Сюэтэ в надежде на помилование, — робко проговорил Фриссон, с ужасом взирая на происходящее. — Теперь ты можешь только пожелать ей поскорее умереть.
Девушка крикнула:
— Я не... — но, не договорив, закричала: один из прислужников ведьмы чем-то взмахнул.
Разум мой метался. Несчастная жертва пыток явно пыталась сказать, что она не сделала ничего дурного. Как я мог спасти ее? Спасти, но не нарушить при этом заколдованный круг — а ведь Сюэтэ именно этого добивалась. Она наклонилась, сунула руку в складки платья и выхватила длинный извилистый нож. Сжав клинок обеими руками, она устремила взгляд на тело женщины и разразилась длинным песнопением, переполненным злобными воплями.
— Это заклинание, — сообщил мне Жильбер. — Заклинание на древнем языке!
Да, язык наверняка был очень древний — он ни капельки не напоминал ни латынь, ни греческий. По спине у меня побежали мурашки — как это, интересно, я могу ощущать заклинание, произносимое на языке, мне непонятном?
— Она призывает дьявола, — пояснял юноша, на которого песнопение королевы, похоже, вовсе не действовало. — Если эта женщина от страха, боли или отчаяния разуверится во спасении, королева посвятит ее душу Сатане, но упросит, чтобы ее призрак был оставлен в рабстве на столько, на сколько пожелает Сюэтэ.
Теперь у меня уже волосы вставали дыбом. От воплей женщины были готовы лопнуть барабанные перепонки. Можно было сойти с ума. Я изо всех сил старался держать себя в руках, стоять на месте, не рваться на помощь страдалице — ведь понимал, что мне не победить, что ведьма все подстроила — выбрала и час, и обстановку. Сюэтэ воздела нож, и он начал светиться — это факельщики в капюшонах сгрудились около своей повелительницы.
И тогда я вступил в борьбу, пользуясь единственным доступным мне средством — я запел:
У любви, как у пташки, крылья,
Но не спалить ее в огне!
И злые чары тут бессильны,
Любовь моя, лети ко мне!
Девушка не сводила с меня глаз. Сюэтэ от злости побагровела и кивнула одному из факельщиков. Он наклонился и ударил девушку. Та закричала.
И снова я с трудом поборол желание выскочить за круг и завязать драку. Я не мог победить в одиночку.
В одиночку?
— Ладно, ангел! — крикнул я. — Вот он — твой шанс! Хочешь, чтобы я в тебя уверовал? Ну, так подай мне руку — или мысль! Не надо ничего материального — только воодушеви меня! Подари моему разуму мысль о том, как спасти эту несчастную жертву!
И, будь я неладен, если он не появился. То есть не сам ангел, конечно. Появилась мысль, которую он мне послал: эта женщина не заслуживает такой участи. Кроме того, она — человек и потому достойна любой помощи, какую только я мог ей предоставить. Губы мои задвигались, голос принялся произносить слова, которые я сам бы ни за что в жизни не произнес.
— Женщина, молись! Даже сейчас Господь поможет тебе, если ты призовешь Его. Он спасет твою душу от власти Ада. Только покайся и моли о прощении. Он вырвет тебя из пасти зла, даже в час смерти твоей!
Но нож опускался, а женщина кричала...
Она кричала:
— Господь мой, прости мне все мои прегрешения и спаси...
А потом вместо слов послышался клекот — нож вонзился ей в горло, а Сюэтэ снова подняла его и готова была воткнуть в сердце. Удар... Тело женщины дернулось всего один раз и обмякло.
— Поднимись и повинуйся, — прогремел голос Сюэтэ.
Женщина встала.
То есть... встала, но то была... тень, призрак. И этот призрак поплыл к белой линии моего заколдованного круга, словно гонимый ветром.
Сюэтэ взвизгнула, как отъявленный сладкоежка, у которого изо рта выхватили любимую конфетку.
— Мерзкий червяк! Комок слизи, мешок дерьма! Она должна была отчаяться в последнее мгновение! И тогда ее душа попала бы в Ад и стала бы моей. Но ты помешал, будь ты проклят, и теперь ее душа для меня потеряна! Она ни в чем не была повинна — только в самых маленьких грешках, и теперь ее душа попадет на Небеса!
Но тут она вдруг умолкла, выпучила глаза, и лицо ее снова озарилось былой усмешкой.
— Но не все потеряно! Не все, если я поспешу!
Королева нагнулась к мертвому телу, раскинула руки и принялась выделывать ими какие-то пассы, распевая при этом скрипучие стихи на непонятном языке. Тело женщины окружило свечение — так светятся гниющие овощи на помойке. Потом свечение угасло, и Сюэтэ обернулась ко мне, всем своим видом выражая триумф.
