— Ты не имеешь никакого права требовать этого! — огрызнулся Клаут.
А у меня за спиной возник Унылик. Он громко рычал, и в животе у него не менее громко урчало.
— Да, я всего-навсего посторонний, любопытствующий посторонний. Можешь считать меня заезжим волшебником, обратившимся с просьбой оказать ему профессиональную любезность.
Клаут боязливо глянул на Унылика. Похоже, пороха у него явно не хватало, чтобы спорить со мной. Он только побледнел еще сильнее и рявкнул одному из солдат:
— Принеси гроссбух!
— Покашеварь в его книге! — шепнул я Фриссону. Он глянул на меня так, словно я умом тронулся.
— Что ты сказал, господин Савл?
— Накропай стишков: чтобы там говорилось, что записи в его книге лживые. И побыстрее!
Фриссон изобразил губами букву «О» и отвернулся. Он уже вынул угольный карандаш и кусок пергамента.
Солдаты собирались с духом и просто собирались в кучку перед Уныликом, а тот ухмылялся и облизывался. Вояки дрогнули. Те, что стерегли местных жителей, начали сбиваться в кучки. Получив свободу передвижения, некоторые из крестьян удрали домой.
Наконец гроссбух оказался в руках Клаута. И тот отдал его мне.
— Вот, — фыркнул он. — Смотри. Тут записан каждый год, уплаченный крестьянами. Сам убедишься — ни один не уплатил мне больше положенного по закону!
У меня за спиной усиленно бормотал Фриссон. Я пролистал несколько страниц назад и нахмурился.
— А с какого места начинаются твои записи?
— С тридцать первой страницы, — ответил Клаут.
Я нашел эту страницу, заметил перемену почерка и еще я заметил кое-какие изменения в самой манере ведения записей. На первый взгляд ничего такого особенного... вот пошли римские цифры... вот две близко стоящие I превратились в V, а вот две V слились в X, ну и так далее.
Понимаете, в римских цифрах я не очень силен, поэтому и не сразу догадался, что к чему. Выходило, что они и вправду жутко громоздкие, неуклюжие. А мне и в голову не приходило, какой поистине божественный подарок нам преподнесли арабы, когда изобрели ноль, а с ним и всю десятичную систему! Просматривать записи было бы легче, если бы они велись по системе двойной бухгалтерии, а тут передо мной просто тянулись ряды цифр. О, я только сейчас оценил работу тех, кто за меня производил расчеты по чековой книжке. Представляю, если бы мне пришлось это делать самому.
Я тянул время — переворачивал страницы, отражавшие трехлетнюю службу Клаута. Он начал психовать — беспокойно переступал с ноги на ногу. А толпа тем временем уже успела прилично поредеть. Наконец Клаут не выдержал.
— Ты что, будешь каждый день там проверять?
— Нет. Я смотрю на последние дни. Каждый житель деревни уплатит больше, чем должен. Кто на пенни, кто на десять. Переплата с лихвой покрывает то, что деревня должна уплатить скопом.
Несколько секунд Клаут лупал глазами, потом вырвал у меня книгу и принялся делать какие-то подсчеты. Он отлистывал страницу за страницей назад, и глаза его раскрывались все шире и шире.
— На самом деле, — заключил я, — выходит, это ты кое-что задолжал деревне.
— Колдовство! — рявкнул Клаут и отшвырнул книгу. — Лжец и грабитель! Я-то знаю, что я там писал!
А я и не сомневался — он всегда записывал меньше, чем платили на самом деле. Я глянул на Фриссона.
— Ты видел цифры?
— Отлично видел, — взволнованно отозвался поэт.
— Разве цифры врут?
— Ни на пенни не врут, — ответил поэт уже более уверенно.
— Грязное, грязное колдовство! — почти истерически проверещал Клаут. — Все перевернули, переставили! Вы — не от королевы, иначе не стали бы добиваться снижения податей!
Крестьяне — все, кроме тех, что взобрались на крыши поглазеть на происходящее, — разбежались по домам. Солдаты их не задерживали. Они сомкнулись кольцом вокруг меня, Унылика, Жильбера и Фриссона и угрожающе сжали в руках оружие.
— Избить их! — крикнул Клаут и указал на нас. — Королева их не защитит, а моя магия вас прикроет!
Я приготовил обрывки пергамента со стихами Фриссона. Солдаты взревели от радости и кинулись к нам. Жильбер взмахнул мечом и пронзил чью-то грудь, затянутую в кожаный камзол. Солдат вскрикнул и упал, а Унылик навис над Жильбером и ухватил в каждую лапищу по солдату. Они вопили и пытались отбиться от него алебардами, а тролль только хохотал. Потом Унылик сжал пальцы — солдаты завопили еще громче, тролль отшвырнул их в стороны и потянулся за новыми жертвами.
Но тут Клаут выкрикнул что-то на древнем языке, указав на Унылика обоими указательными пальцами. Тролль замер. Застыл и Жильбер — всего на долю секунды, но этого мне хватило, чтобы провозгласить:
Пугали нас и посильней,
И не такие нас пугали,
Так отомрите ж поскорей,
Как в детских играх отмирали!
Солдаты мстительно завопили и снова бросились на нас, но Жильбер уже ожил и одним ударом разнес пополам древки двух алебард. Ожил и Унылик — этот принялся хватать и сжимать в лапах солдат. Войско кричало от ужаса и в страхе отступало.
Клаут побагровел. Выставив руку, он глянул на меня и прокричал:
Видите, цифры, врага моего?
Жальте, кусайте, до смерти его!
И они так и сделали. То есть, честное слово, они его послушали!
Я стоял, как идиот, и пялился в гроссбух, а римские цифры спрыгивали со страниц. Этого мне по уши хватило: я с криком отбросил книгу, но цифры С и L, превратились в миниатюрные челюсти и принялись кусать. Боже, какая же это была боль! Конечно, каждый укус сам по себе был не страшнее комариного, но их было такое множество! Цифры жалили меня в лицо, в руки! Никогда в жизни я еще так не радовался, что на мне прочные джинсы и высокие ботинки! Я отмахивался, отрывал цифры от себя, стряхивал и кричал:
— Фриссон! Бери все в свои руки! На меня не обращай внимания — главное, солдат отбей!
Фриссон на миг замер, потом очнулся и выхватил пачку стихов из моего кармана.
К счастью, Унылик и Жильбер задали солдатам такого жару, что тем было не до меня. Тролль снова ухватил в каждую лапу по солдату, стукнул их головами и швырнул на землю, повалив при этом еще пятерых. А сам навис над ними, выставив громадные когти.
Но и Клаут зря времени не терял. Он совершал руками таинственные пассы и что-то распевал на древнем языке.
Фриссон лихорадочно перебирал обрывки пергамента и наконец нашел тот, что искал:
Ни цифры, ни буквы не могут соврать,
Когда их правдивая пишет рука.
Но могут любого они оболгать
Пером нечестивца и клеветника.
