От Сюэтэ не укрылась блеснувшая в моих глазах надежда, и она крикнула:
— Ну-ка, кольните еще разок!
И боль снова пронзила мои пальцы. На этот раз я ее ожидал и лишь скрипнул зубами. Все мои мысли были направлены на то, чтобы защититься. Я пытался отчаянно вспомнить стихотворение, которое помогло бы мне побороть любое встречное заклинание королевы. Почему-то на память пришло не самое в этом смысле удачное:
Хочешь пой, а хочешь плачь,
Зеленей весною...
Превращу тебя, палач,
В дерево лесное.
В землю ноги убегут
Крепкими корнями
Ну а руки прорастут
Свежими листами!
Палач встревоженно вскрикнул: невидимые руки стащили с него сапоги. Из пола выскочила каменная плита, и палач провалился по пояс в образовавшуюся яму. Он вопил от боли и страха — руки его взметнулись вверх и в стороны, словно ветки дерева. Пальцы удлинились, превратились в тонкие веточки. На их кончиках набухли почки, из которых тут же распустились цветы.
Мои друзья восторженно вскрикнули, а помощники палача со стонами попятились.
— Пощады! — вопил палач. — Пощады!
— Сколько угодно, — ответил я. Из-за мучительной боли я не слишком хорошо соображал.
Сюэтэ побледнела и отступила на шаг. Но только я поднялся, как королева овладела собой и прокричала:
— Стражи! Схватить его!
Но стражи почему-то хватать меня не стали. Я успел спустить со стола ноги и встать, параллельно вспоминая что-нибудь приличествующее случаю!
— Вы его схватите или нет? — визжала королева. — Или вас превратить в пылающее месиво?
Солдаты побледнели и шагнули вперед. А я решил окунуться в мир «Тысячи и одной ночи».
В твоем мире ни холода нет, ни пурги,
Но покинь свой пленительный рай!
Помогал Аладдину — и мне помоги!
Приходи! Ахалай-махалай!
Стены камеры сотряслись от оглушительного хлопка, и вот он, собственной персоной, — самый настоящий арабский джинн, в натуральную величину, в тюрбане и с бородой.
— Что прикажешь, о повелитель?
И мои товарищи, и стражники вылупили глаза. Кто-то громко застонал — возможно, Сюэтэ.
— Насчет «повелителя» — это громко сказано, скорее, я твой клиент. — Я решил сразу же расставить все точки над «i», вспомнив одну из сказок. В ней говорилось о том, что может произойти с повелителями джинов. — Мне бы хотелось попросить тебя убрать из этой камеры стражу и палача с помощниками и перенести их в какой-нибудь оазис в ближайшей пустыне. Только пуста этот оазис будет не слишком уж роскошным, — добавил я, памятуя о тех мучениях, которым меня подвергли.
— Твои желания — для меня закон.
Джинн поднял руки...
А губы Сюэтэ задвигались. Она произносила какие-то немыслимые сочетания слогов, бешено рассекая воздух руками. Да, я не понимал ни слова, но, вероятно, кому надо, тот понял, — как только джинн произнес краткое заклинание и создал что-то вроде небольшого смерча, этот смерч тут же испарился, как и не было.
Джинн вытаращился, не веря своим глазам, потом резко вдохнул и почти что выплюнул целую цепочку слов, сопровождая их таинственными пассами. На секунду он весь заколыхался, вытянулся... а затем принял прежние формы.
Сюэтэ усмехнулась и снова заговорила нараспев, перемешивая руками воздух.
— Не могу! — возопил джинн. — Колдунья меня одолевает! Я только и делаю, что отражаю ее колдовство.
Зато он дал мне время передохнуть и собраться с мыслями. Я громко прокричал:
Всех бы вас послать в могилы!
Ну-ка, падайте без силы!
И тут же вскрикнули стражники, которых словно прижало невидимой рукой к стене. Они попадали на пол без чувств.
— Не могу взять над ней верх, — причитал джинн. — Могу только сдерживать ее натиск.
— И замечательно, — заверил я его. — Покуда ты сдерживаешь ведьму, я перебью ее прислужников. Ну-ка, ну-ка, какое у нас есть стихотворение насчет мучителей...
Физиономия Сюэтэ перекосилась, и она проорала:
— Взять ее!
Подручные палача поспешили к телу Анжелики. Фриссон и Жильбер пытались освободиться от оков, но Сюэтэ прошипела:
— Только шевельнитесь, и ее душа умрет.
Я, гневно сверкая глазами, развернулся к колдунье.
Над головой она держала закупоренную пробкой бутылку из тонкого стекла.
Один из подручных палача, услышав слова королевы, выхватил нож и поднес к шее Анжелики.
— Так, значит... — протянул я.. — Значит, когда твои громилы вырубили меня, ты ухитрилась заключить ее дух в бутылку.
— О, какая потрясающая догадливость! — съязвила Сюэтэ.
— А теперь разбей бутылку, — распорядился я. — Тебе ничего больше не надо делать, слышишь, — только освободи ее душу.
— Как бы не так! Если я сделаю это, душа девицы впорхнет в тело. А приглядись-ка получше к ее тельцу! На ножке-то сапожок!
Я в страхе обернулся. И верно, на ногу Анжелики был натянут железный сапог. А обе руки были сжаты в тисках. Я понял, что, как только любимая умерла, к ее телу тут же присоединили эти орудия пытки. И как только ее душа вернется в тело и тело оживет, оно подвергнется жесточайшей агонии.
Однако на объяснения у Сюэтэ ушло какое-то время, и тут джинн произнес нечто смутно напоминавшее заклятие. В воздухе вдруг повис кривой турецкий ятаган и начал опускаться прямо на колдунью. Та разразилась проклятиями, и в тот миг, когда лезвие меча уже готово было нанести роковой удар, оно неожиданно исчезло.
— Прогони его, чародей, а не то девчонка оживет!
Я при всем желании не смог бы отнестись к угрозе Сюэтэ с юмором.
Джинн тоже. Он снова что-то забормотал. Сюэтэ покраснела. Руки ее яростно рассекали воздух. Она хрипло прокаркала стихотворение...
Подручный палача двинул рукой, и у горла Анжелики расплылось алое пятно крови. Фриссон застонал, Жильбер возмущенно закричал.
Я решил сдаться.
— Благодарю тебя, о джинн, но боюсь, что нас переиграли. А теперь возвращайся к своим соотечественникам.
Джинн издал облегченно-восторженный вздох и испарился.
Сюэтэ дрожащей рукой отерла лоб, с шумом вдохнула, выдохнула и вымучила усмешку.
— Ну, чародей? Надеюсь, мы оба хорошо понимаем ситуацию?
— Не совсем, — сказал я и прищурился. — Если этот кусок говядины тронет хоть волосок на ее голове, я превращу его в репу.
Подручный палача испуганно глянул на меня.
