Федериго, любитель рукописей и древностей, дал мальчику, которому предстояло стать его наследником, полноценное гуманистическое образование. В 1453 году Виссарион и Флавио Бьондо остановились в Урбино. Пока они сидели за столом (как через несколько лет рассказывал Бьондо), Федериго показал в то время двенадцатилетнему Буонконте письмо, написанное на vulgari materno («родном народном языке») и к тому же «плохим почерком». Буонконте перевел его изящной латынью. Вероятно, уже тогда или чуть позже Федериго назначил наставником сына уроженца Чочарии, района Лациума, гуманиста Мартино Филетико да Филеттино
[268].
Виссарион был поражен ранним интеллектуальным развитием мальчика: когда он получил от него письмо на латинском и греческом языках, то, в свою очередь, ответил на греческом. До нас дошел лишь латинский перевод недатированного ответа Виссариона, сделанный его секретарем Никколо Перотти, который также отправил Буонконте записку
[269]. Чудесно, писал Виссарион, что мальчик уже в столь нежном возрасте знает латынь и греческий: это настоящий дар Божий, утешение отца и его друзей, огромная надежда на будущее. Он указывал Буонконте на пример отца, призывая его подражать тому в добродетелях – мудрости, осторожности, смелости, справедливости, чести, милосердии, преданности, величии души. Он желал Буонконте ко всему этому добавить изучение словесности, самого главного (как говорил божественный Платон) из благ, дарованных нам Богом. Далее Виссарион выражал желание совершить миропомазание Буонконте, дабы с помощью духовной связи еще больше укрепить дружбу с его отцом. Так Буонконте, сын Федериго во плоти, станет (замечал Виссарион) его настоящим сыном и по духу. Затем он обещал как можно раньше приехать в Урбино и советовал Буонконте выучить текст его письма наизусть, для того чтобы уметь произносить не только отдельные его слова, но и целые фразы, на латыни или греческом, согласно его собственному выбору. Все это он потом подробно проверит
[270].
Без сомнений, Виссариона до глубины души тронул тот факт, что сын Федериго помимо латинского выучил и греческий язык. Однако то же восхищение испытывали и случайные гости урбинского двора, такие как Бьондо, или профессиональные поэты, подобные гуманисту Порчеллио, воспевшему в своих эпиграммах красоту, разум, силу и ловкость Буонконте: «Vera Iovis soboles forma facieque decora | Et mira ingenii nobilitate puer, | Romano eloquio indulget pariterque Pelasgo | Dulceque mellifluo stillat ab ore melos. | Aeacides qualis micuit Chirone magistro | Ense, oculis, dextra, mobilitate pedum | Talis in arma puer, vel si contenderet arcu | Et calamis Phrygium vinceret ille Parim. | Nunc spumantis equi duro permit ilia clavo | Dirigit in girum Tyndaridae assimilis. | Hic cantu hic choreis hic clarus in arte palestrae | Clarus et arte pilae, clarus et arte lirae…»
[271]
Буонконте начал участвовать в управлении государством весьма рано, будучи еще очень молодым человеком. В 1457 году в отсутствие отца он отвечал на письмо Сиджизмондо Малатеста, жалуясь тому на ущерб, который его воины причинили близ Сассоферрато
[272]. Следующим летом он вместе с Бернардино, сыном Оттавиано Убальдини делла Карда, отбыл из Урбино в Неаполь, к арагонскому двору. Когда они достигли Рима, то были приняты папой: «поразив его, – писал в своей хронике Гуэррьеро да Губбио, – и других кардиналов своим умом в столь юном возрасте»
[273]. Конечно, Виссарион гордился бы своим воспитанником.
Из Рима оба молодых человека поехали в Неаполь. В Аверсе их настигла чума. Буонконте умер сразу же; Бернардино – на обратном пути, в Кастель Дуранте, чуть не доезжая Урбино. Когда именно – точно мы не знаем; однако Бьондо в письме к графу Павийскому Галеаццо Сфорца от 22 ноября 1458 года говорит о смерти Буонконте как о недавнем событии («nuper defuncto», «недавно умерший»), вызвавшем огромное сожаление по всей Италии
[274].
Добродетели и ранняя смерть Буонконте и Бернардино удостоились упоминания в хрониках Джованни Санти и Гуэррьеро да Губбио, а также в эпитафиях Порчеллио
[275]. Сохранился ответ Федериго да Монтефельтро на письмо с соболезнованиями от Франческо Сфорца: «…конечно, [ваше письмо] стало мне большим утешением в горе. Господин мой, я знаю, что по грехам моим наш Господь отнял у меня глаз и этого сына, жизнь мою и радость мою и моих подданных, что все, что я хотел от него, он всегда выполнял по моему желанию. Не помню, чтоб выпадала мне большая милость, никогда я ни о чем другом так не сожалел»
[276].
