Последние дни частенько ноги сами несут меня в ту свободную комнату. Я сажусь на голый диван, гляжу вокруг себя, словно надеюсь найти ответы. Бывает, нахожусь там подолгу, рассматривая карнизы на потолке, жалюзи, полки на дальней стене, детские вещи, сложенные в углу. Все, что могло бы всколыхнуть мою память. Воздух в комнате холодный, неподвижный, вязкий. Рейчел ушла. Я добилась того, чего хотела.
Но если теперь все хорошо, как утверждает Дэниэл, почему же на душе у меня кошки скребут?
На днях вечером меня в той комнате застал Дэниэл. Не знаю, сколько я просидела на диване. Стемнело, но свет не горел. Я и не замечала, что сижу в темноте. Он спросил, что я здесь делаю, а я не нашлась что ответить.
Возможно, мое стремление постоянно что-то мыть и скоблить — это так называемая смещенная активность. Но мне это помогает лучше, чем многое другое. Тихое шипение утюга, облака пара, рассеивающиеся перед моими глазами, разглаживание складок — все это действует гипнотически.
[15]
Дэниэл говорит, что он отправится на пробежку. Бег, похоже, теперь его новое увлечение, как мое — уборка.
— Не хочешь посмотреть этот сериал?
Я пытаюсь уговорить мужа смотреть со мной сериал «Истории из роддома»
[16]. Считаю, что ему это будет полезно. Каждый раз, когда там на свет появляется малыш, по моему лицу текут слезы. Правда, Дэниэлу эта передача доставляет куда меньше удовольствия, чем мне.
— Ты смотри. А я, по-моему, эту серию уже видел.
— Не видел. Это новая серия…
— Я недолго.
Дэниэл все еще где-то бегает, когда раздается стук в дверь. Я вертикально ставлю утюг на гладильную доску, вытираю руки о джинсы. Окна от пара запотели, в уголках рам скапливаются капельки конденсата.
За стеклом на двери вырисовываются два неясных силуэта.
И лишь открыв дверь, я вижу полицейские жетоны. Первым голос подает мужчина — рыжий долговязый молодой человек в куртке с чуть коротковатыми рукавами.
— Добрый вечер. Я — сержант Митр, а это констебль Роббин.
Констебль Роббин кивает, переводя взгляд с моего лица на живот и обратно. На вид она плотная, мускулистая, с толстыми руками и ногами. Кожа у нее цвета кофе, брови выщипаны в две изящные дуги.
— Мы из Гринвичского департамента уголовной полиции. Разыскиваем Рейчел Вэллс. Она ведь, кажется, здесь проживала?
Кэти
Пока следишь за ходом судебного процесса, до мелочей изучишь все здание суда. Обшарпанные подоконники, исцарапанные пластиковые стулья зеленого цвета. Кнопки лифтов, грязные зеркала в уборных. Наизусть помнишь каждую деталь граффити на внутренней стороне дверей туалетных кабинок.
Часы растягиваются в дни. Смотришь в окна, наблюдая, как ползут по дороге машины. Пьешь горячие напитки из автоматов, что стоят в вестибюле; с закрытыми глазами можешь набрать комбинацию кнопок, чтобы купить нечто похожее на кофе. Тебе постоянно звонят из редакции с одним неизменным вопросом: когда? Начинаешь бояться этих звонков, приберегаешь для начальства любые крохи информации, выдавая их за важные сведения. Чей адвокат в хорошем настроении, чей — подавлен. Возникли ли у присяжных вопросы и что это может означать? Проголосовали ли они? Каков состав присяжных — сколько среди них молодых и старых, мужчин и женщин, белых и чернокожих? Что это может сулить? Мы, репортеры, преподносим эти мелочи как глубокие умозаключения, пытаемся создать впечатление, что мы не зря здесь сидим, хотя сдаем лишь статейки общего характера. На самом деле никто ничего не знает. Вообще ничего.
В конечном итоге на вынесение вердикта уходит больше недели. Парней этих признали виновными. На галерее для публики их родные и близкие, в футболках с принтами, ахают в ужасе. Подружка одного из подсудимых опускает голову в ладони. Миленькая сестренка другого разражается криками «Нет! Нет!». Судья делает предупреждение. На лицах парней застыло потрясение. Один роняет голову на колени, второй, всплеснув руками, смотрит на своего адвоката, словно требуя ответа. Адвокаты одной команды вертятся на стульях, с улыбкой пожимая руки своим помощникам, кивая клиентке. Адвокаты второй стороны тяжело вздыхают, надевают очки, приосаниваются, готовясь к вопросам об апелляции и судебной волоките, что может растянуться на годы.
Репортеры по обе стороны от меня, вставшие со своих мест перед оглашением вердикта, возятся с телефонами. Каждый стремится первым сообщить об исходе разбирательства в свой отдел новостей. В конце зала старший инспектор Картер возводит глаза к потолку и, смежив веки, протяжно выдыхает. За перегородкой рыдает пострадавшая, согнувшись в три погибели.
Начальник полиции шеф-констебль Бэннон уже ждет на улице с заранее заготовленной речью. Стоит перед телекамерами во всем великолепии своей безупречно отглаженной формы. Виски подстрижены, под мышкой — полицейский головной убор. Во всем его облике — налет театральности. Обвинительный вердикт по резонансному делу об изнасиловании — особенно если учесть возмущение общественности по поводу того, что расследование подобных преступлений обычно не доводилось до суда, — это большая и столь необходимая победа для полицейского управления и уголовного суда. Совершенно очевидно, что высшие чины намерены на всю катушку пропиарить себя в прессе.
— Мне хотелось бы воздать должное мужеству пострадавшей, — вещает шеф-констебль Бэннон в протянутые к нему микрофоны. — Молодая женщина проявила поразительную стойкость и несгибаемость в очень сложных обстоятельствах. Я искренне надеюсь, что вердикт о виновности подведет черту под ее мучительными испытаниями и она сумеет заново отстроить свою жизнь, надломленную этими событиями.
У меня уже имеется текст его официального заявления для печати — пресс-релиз с заголовком «В СЛУЧАЕ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ПРИГОВОРА». Слушать эту речь в живом исполнении нет необходимости. Я отделяюсь от толпы журналистов, сажусь в свой автомобиль, вбиваю в навигатор индекс гостиницы, где я договорилась встретиться со старшим инспектором Картером и Эмили, той самой девушкой, что стала жертвой преступления, расследование которого вылилось в самый скандальный судебный процесс года.
Эмили для поддержки привела свою сестру. Они сидят вместе на диване в заказанном мною номере отеля с видом на парк Паркерс-Пис. Между нами на столике — напитки и пирожные, которые я торопливо выставила в качестве угощения. К ним никто не притрагивается.
