– Нашел что-нибудь?
Вскоре он вернулся, неся в руках две маленькие чашки. И, проходя мимо, глянул на распахнутый ворот моей рубахи. Я все еще пылал от стыда.
– У мамы почти закончился кофе. Но сахара имеется большой запас. Так что здесь в основном сахар. И немного цикория.
Мы сели на стулья друг напротив друга. Вальтер наклонился вперед и тронул мизинцем уголок моего глаза. Оказалось, к веку прилипла крошка штукатурки. Затем он приподнял свою чашку.
– За знакомство, Сол. За то, что мы с тобой встретились здесь, в Восточном Берлине, в 1988 году.
Я отхлебнул кофе, по вкусу совершенно на кофе не похожий. Но сладкий и горячий, как и обещал Вальтер.
– Знаешь, Вальтер, мне кажется, сейчас не тот год.
– Да? И в какое время ты живешь?
– По-моему, я из будущего.
Солнце уже опускалось за израненные пулями дома. Я подался вперед и прошептал Вальтеру на ухо, страстно, как любовник:
– Восточная и Западная Германии объединятся. По Восточной Европе прокатится волна революций. Но везде, кроме Румынии, обойдется без крови.
– И что же их спровоцирует? – прошептал в ответ он, почти касаясь губами моего уха.
– Граждане ГДР выйдут на улицы не потому, что уровень их жизни куда хуже западного. И не для того, чтобы свалить авторитарный режим, как бы он тебя ни бесил. Все дело в том, что экономика Советского Союза скоро окажется на грани краха. Коммунистический режим в СССР падет. И генеральный секретарь ЦК Горбачев положит конец холодной войне.
Наши колени соприкоснулись под столом.
– Вальтер, послушай. Восточные немцы смогут ездить за границу, когда захотят.
Он закашлялся.
Не знаю, застряло ли будущее, которое я нарисовал, у него как кость в горле или просто для него все это было слишком. Он встал, прошел в кухню и плеснул себе в лицо холодной водой. А вернувшись, стал ходить взад-вперед по комнате, скрестив руки на груди. Лицо у него стало жутко бледное.
Улучив момент, я притянул его к себе и взялся рукой за пряжку его ремня. В голове у меня в ту же секунду, будто из динамика в поезде, взревело: «Осторожно!». Но было поздно. Правой рукой я коснулся кончиков его пахнущих бурым углем волос. Вальтер оттолкнул меня. Вышло немного обидно. Но в то же время я понимал, что он скорее заигрывает со мной, демонстрирует свою физическую мощь, может, даже слегка угрожает.
И тут входная дверь распахнулась, и в квартиру вошла женщина с пакетом муки в руках.
– Привет, – поздоровалась она и бросила кулек на стол. – Меня зовут Урсула. Я мама Вальтера. Как тепло сегодня! Сестра говорит, в Лейпциге молодежь купается в фонтанах.
Я взглянул на тяжелое пальто Вальтера, висевшее на спинке стула. Может, у него просто не было одежды, подходящей для теплой осени? В комнате сладко запахло розами. Очень уж крепкие были у Урсулы духи.
– Добрый вечер. Сол Адлер.
– Я догадалась. Кем же еще тебе быть?
Урсула протянула мне руку. Волосы у нее были выкрашены в темно-красный цвет. Но у корней виднелась седина.
– Вот, запаслась мукой, – сказала она по-английски, – испеку Луне ананасовый торт.
Она придержала мою руку в своей.
– У нее на следующей неделе день рождения. Говорит, готова надстроить нашу стену еще на метр в высоту, лишь бы раздобыть банку консервированных ананасов.
8
Библиотекарша, заведовавшая университетским архивом, похоже, была обо мне очень нелестного мнения. То я обращался к ней слишком громко, то слишком тихо, то говорил чересчур быстро, то не в меру медленно. О журналах и газетах, которые нужны были мне для исследования, она, как мне показалось, знала крайне мало. Но когда я попросил выделить мне в помощь какого-нибудь другого сотрудника, она, голосом таким колючим, что его хватило бы на двести километров проволочного заграждения, заявила, что это неуважительно.
Учебники, которые выдал мне секретарь ректора университета, состояли сплошь из пропаганды. Точно так же дело обстояло с газетными статьями и телевизионными передачами. В общем, почерпнуть из них нечто новое мне не удавалось, все это я не раз слышал от своего отца. Я понимал, что Штази непременно заинтересует мое появление в университете, но это меня не слишком волновало. В конце концов, я ведь не был шпионом и не собирался никого агитировать бежать из страны. И все же стоило ожидать, что, куда бы я ни направился, поблизости обязательно окажутся невидимые глаза и уши. Мои собственные глаза и уши постоянно были настороже, но до сих пор я ни разу не заметил, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал, не считая библиотекарши, конечно. Все это – сам факт того, что я постоянно искал взглядом соглядатаев, словно бы их отсутствие пугало меня больше, чем наличие, а недостаточно скрупулезная слежка казалась опаснее слежки постоянной – напоминало мне первые дни после смерти отца. Трудно было поверить, что его нет, что никто больше не станет осуждать меня за слова и поступки и наказывать за ошибки. Видимо, паранойя развилась у меня задолго до приезда в Восточный Берлин.
Собственные глаза и уши теперь казались мне новейшими устройствами слежения.
Не считая библиотекарши, все сотрудники университета были со мной очень приветливы и предупредительны. Я же всерьез увлекся изучением поразительного неформального молодежного движения, зародившегося в Рейнской области в качестве альтернативы псевдомилитаристской организации гитлерюгенд, вступление в которую с 1936 года стало обязательным. И какое интригующее название они себе придумали – «Пираты Эдельвейса!» Почти во всех городах на западе Германии открылись свои отделения «Пиратов», хотя и не всегда под официальным названием. К движению примыкали обычно ребята от двенадцати до восемнадцати лет. Они носили чешские клетчатые рубашки, сочиняли пародии на гимны гитлерюгенда, увлекались джазом и блюзом – пластинки с подобной музыкой нелегально ввозились в Германию из Франции. Мальчишки в знак протеста против убеждений отцов отращивали длинные волосы. Я бы с радостью дал кому-нибудь из них поносить свой шелковый оранжевый галстук и зеленую кепку из искусственной змеиной кожи. Особенно впечатляло, что большая часть «Пиратов» училась в школах, которые уже контролировались нацистами. Вторжение в умы этих ребят началось задолго до вторжения в Польшу, а они все же находили в себе силы ему противостоять.
Наша песнь – свобода и любовь,
Мы – Пираты Эдельвейса.
Их родители наверняка читали газеты вроде Der Stürmer, где публиковались уродливые карикатуры на евреев. По дороге в школу они проходили мимо магазинов, в витринах которых были выставлены инструменты для измерения параметров черепа, позволяющих отличить арийца от неарийца. А юным «пиратам» удавалось забыть обо всем этом в те недолгие часы, что они проводили вместе. Темой моего исследования были культурные течения, возникавшие как реакция на нацистскую идеологию. Но я не мог не думать и о тех ученых, докторах, академиках и юристах, которые с энтузиазмом принимали участие в разработке нацистской расовой программы. Геноцид ведь дает массу возможностей разбогатеть: отобрать у людей фабрики, магазины, недвижимость, имущество. Из Аушвица в Берлин пригнали семьдесят два вагона золота. Золота, содранного с зубов мужчин и женщин, которым не суждено было снова увидеть собственный дом. Фашизм рука об руку с национализмом поставил на поток массовые убийства, организовал экономически выгодные перевозки дешевых ядовитых газов и дал работу массе специалистов по уничтожению человеческих жизней.
