О да, хочет. Она с удовольствием искупается вместе со мной. Женщина встает, придерживая рукой виолончель, которая теперь, лишившись тепла ее тела, кажется, чувствует себя одиноко.
Я жду ее, не веря, что она и в самом деле появится. Но вскоре она снова выходит из дома. Ее медные волосы рдеют на солнце, зеленые глаза сияют. Вся она словно фосфоресцирует, как светлячки или те виды мха, что светятся в темноте. Мне страшно, я себя не помню от изнеможения. Мой сын болен, и никто не может понять, что с ним такое. Женщина входит в наш двор через арку зеленой изгороди и, вздрогнув, останавливается. Я оборачиваюсь, чтобы понять, куда она смотрит. За моей спиной стоит под цветущей вишней Дженнифер. Налетает ветер, и лепестки осыпаются на землю розовым дождем.
– Да, – кивает постаревшая Дженнифер, – я видела, как вы с ней ушли на залив.
– Я ничего не соображал, – шепчу я, лежа в постели на Юстон-роуд.
Светящаяся медноволосая женщина взяла меня за руку, и мы двинулись по мелководью среди расползающихся крабов и мотающихся в воде водорослей. Она рассказывала мне о себе. А я молчал. Хорошо было хоть ненадолго отвлечься от разговоров о болезни сына. Оказалось, она приехала сюда в отпуск и сняла соседний от нас домик. Вообще она преподает литературу в Гарварде и играет в оркестре. За лето ей непременно нужно разучить пьесу, которую она сейчас играла в саду. Через несколько недель ей предстоит выступать с ней на концерте в Бостоне. Она оказалась интересной, разносторонней личностью, и ей приятно было проводить время с человеком, который так внимательно ее слушал. Ему же, казалось, было абсолютно некуда спешить. Он охотно с ней плавал, собирал раковины, плескался в прогретой воде у берега. Солнце путалось в ее медных волосах. Мы лежали в воде, соприкасаясь плечами, и разглядывали дюны, камыши и семьи, расположившиеся на берегу на пикник. Со своими длинными загорелыми ногами, блестящими глазами и нежными, но неожиданно сильными руками она казалась каким-то адским питоном, опутавшим меня под огромным американским небом. В Уэлфлит она приехала всего пару дней назад и ничего не слышала об Айзеке, о моем сыне, который был смертельно болен, хотя в ту минуту я об этом еще не знал. И мне очень нравилось то, что она из другой реальности, что в ее мире есть книги, музыка, первые дни долгожданного отпуска и подготовка к концерту.
В то время как в моем мире нам скоро, очень скоро, предстояло совершить все необходимые ритуалы по случаю смерти сына.
– Нет, – сказала сидевшая возле моей кровати постаревшая Дженнифер. – Она не была питоном. Не называй ее тем, кем был сам. Это ты, как змея, спрятался в камышах. Сбежал, когда сильнее всего был мне нужен.
– Ты была полной противоположностью человека, которому хоть кто-то может быть нужен, – холодно возразил я. – В этом заключалась вся твоя сущность: ты во мне не нуждалась.
– Потому что рассчитывать на тебя не было смысла. – Она вырвала у меня руку. – Ты с самого начала был полной противоположностью человека, на которого хоть в чем-то можно рассчитывать.
– Вот что я тебе скажу, Дженнифер Моро: именно этим я так тебе и понравился.
Дженнифер откинула назад свои серебристые волосы. Средоточие красоты, изящества и самообладания в темной больничной палате.
– А я тебе вот что скажу, Сол Адлер: когда родился наш сын, мне было всего двадцать четыре. Я работала, и Айзек был со мной каждый день. И мы с ним были счастливы. Любили друг друга. И другие тоже его любили. Он умер у меня на руках. А тебя рядом не было, хотя идти до нас тебе было всего десять минут.
В этот момент запищал ее мобильник.
– Не бери трубку, – железным тоном заявил я. – Мы только начали. Самое интересное впереди.
Телефон надрывался, и я выхватил его у нее из рук. И снова закричал:
– Ты забрала нашего сына в Америку.
Она встала и пошла прочь из палаты. Дверь осталась открытой, и мне видно было, как она быстро идет по длинному, освещенному зловещим мертвенным светом коридору к выходу. Ее каблуки звонко стучали по полу.
– Ты украла его, – выкрикнул я ей вслед. – Мы должны были жить все вместе, сама знаешь.
Дженнифер не останавливалась.
– Мы с тобой связаны. – Голос мой звучал на удивление громко.
Неожиданно она развернулась и бросилась обратно, причем так быстро и решительно, что я испугался.
– Ты, – выкрикнула она мне в лицо, – ничего не знаешь. Ничего! Ничего! Ни обо мне, ни о самом себе.
Всхлипывая, она принялась колотить меня по руке, пока я не уронил телефон на пол. И, когда она наклонилась поднять его, я, уже отключаясь от реальности, что часто случалось, когда меня переполняли эмоции, неожиданно понял, что отдельную палату для меня оплатил Вольфганг. И что это было как-то связано с телефоном.
Из стены выскользнул Райнер. Он взял Дженнифер под руку и увел ее из палаты и из моего мира. Теперь она разговаривала по телефону в коридоре, освещенная его зловещими лампами. Я слышал, как на руке у нее позвякивали браслеты. Кажется, ее собеседником был какой-то подросток.
– Солнышко, когда теряешь карточку, нужно сходить с паспортом в банк и снять там наличные.
Побултыхавшись на мелководье, мы с медноволосой женщиной двинулись к дому, и по дороге она рассказала мне о пьесе, которую разучивала. Оказалось, это была народная шотландская песня. Но им с пианистом предстояло дуэтом исполнить ту версию, что пела Нина Симон. Мы шли сквозь камыши, и она напевала: «У того, кого люблю я, волосы черны как смоль». В тот день, предав Дженнифер в саду под вишней, я открыл в себе какую-то ужасающую жестокость. Теперь она стояла в больничном коридоре, привалившись к стене. На руках у нее поблескивали браслеты.
– Нет, – негромко говорила она в трубку. – Нет, не нужно. Лучше попроси отца, пусть даст тебе денег, пока все не уладится.
11
Вольфганг все еще ждал случая поговорить со мной. Вздыхал, маяча за вазой с подсолнухами. И я понимал, что рано или поздно вынужден буду с ним пообщаться. Не то он еще напугает Луну своей серебристой, похожей на волчью шерсть гривой. Теперь он стоял у моей постели в накинутом на плечи пальто из верблюжьей шерсти. Веки его подрагивали, а губы повторяли:
Сурл. Сурл. Сурл.
Он явно нервничал, и его нерешительность придала мне смелости.
– Мы точно встречались с вами раньше, Вольфганг. Вы плавали в личном озере Эрика Хонеккера.
Я помнил, что он любит плавать на спине. На большее у него не осталось сил, все они ушли на изобретение феноменологии вместе с Гуссерлем и Хайдеггером.
– Вы теперь на пенсии? Ушли с поста ректора университета?
– Я никогда не был ректором университета. Я руковожу хедж-фондами.
Вольфганг замолчал и несколько раз вздохнул.
Его «Ягуар» пробил мне голову на Эбби-роуд и поехал вместе со мной в Восточный Берлин. Но в голове Луны к тому моменту он уже был. Это государственный строй его туда посадил. К Луне в голову. Чтобы ночами он грозился утащить ее в свое логово и наказать за преступные мысли. Луна была где-то рядом: я слышал ее неровное дыхание. Мне хотелось ее успокоить, я полагал, что знаю, как это сделать, но она ничего не желала слушать. Мечтала сменять Шпрее на Мерси
[10] и была ради этого на все готова. Бах. Я люблю тебя. Рок-н-ролл. Ты теперь мой парень. Если бы ты умел танцевать, мы бы могли попробовать изобразить pas de deux, что в переводе означает «танец для двоих». С партнером, способным поднимать ее в воздух и помогать сохранить равновесие, она могла бы показать куда больше.
