В паре стульев от нас сидели двое подростков в школьной форме. Они играли в карты. Дженнифер и Райнер исчезли в стене. Я зажмурился и попытался нашарить волосы. Но, поскольку найти их мне не удалось, я тронул колени и открыл глаза. Возле моего уха оказались губы Джека, сообщившие мне важнейшую информацию.
– Их зовут Дэвид и Элайджа.
– Привет, Карл Томас, – сказала я младшему мальчику по-немецки.
– Я не Карл Томас. Я Элайджа. Сын Мэтта.
Я снова переключился на английский, хотя находился сейчас явно не в Британии.
– Вы разве не должны быть в школе?
– Ага. – Старший кивнул. На вид ему было лет семнадцать.
– Но папа велел нам прийти сюда.
– Итак, Карл Томас, – я наклонился над ним и заметил, что среди его карт притаился козырь, – ты выучил десять заповедей социалистической морали?
– Что это такое?
– Ты разве не состоишь в молодежной бригаде? В «Юных пионерах» или Союзе свободной немецкой молодежи?
– Я англичанин, – сказал он. – И меня зовут Элайджа.
– Вас отправляют на уборку аварийных зданий? Ты, наверное, забираешься на крыши и там что-нибудь ремонтируешь?
– Крышу у нас чинит отец.
Старший мальчик в школьной форме кивнул. Волосы у него были выкрашены в зеленый, а ногти – в разные оттенки голубого и фиолетового.
– Я Дэвид. Что за заповеди мы должны были выучить?
– Обещаем бороться против эксплуатации человека человеком…
– Как по мне, звучит неплохо.
Я взглянул на его брата, размышлявшего, не пора ли уже пустить в дело козырь.
– Элайджа, тебе разве не хотелось бы чувствовать себя частью чего-то большего, чем ты сам?
– Я играю в школьном театре. – Племянник выложил козырь на сиденье стула, и игра закончилась.
Зеленоволосый Дэвид сообщил мне, что после они с отцом пойдут договариваться насчет горлиц.
– Зачем вам горлицы?
– Для похорон дедушки.
– У меня тоже был сын. Его звали Айзек.
– Мы знаем.
Мальчики старались вести себя вежливо. Собрав карты, они еще немного чинно посидели на стульях. У старшего на запястье были вытатуированы какие-то звезды и перья.
– Дэвид, есть у тебя идеи, как нам построить лучшее общество?
– Как бы нам отсюда выйти? – вставил Элайджа.
– Что вы, переживающие сейчас самые перспективные годы юности, думаете о выходе Британии из Евросоюза?
Джек указал им на расположенные за стульями двери лифта.
– Он довезет вас до выхода.
– Кстати, это мой друг Джек.
Мальчики кивнули ему. А он помахал им в ответ, будто бы был с ними знаком давным-давно. Я проводил племянников до лифта.
– Отец не запрещает тебе красить волосы и ногти?
– Неа, – Дэвид потряс зелеными кудрями. – Говорит, с вами он к этому давно привык.
Ярко-голубым ногтем он надавил на кнопку вызова.
Я был очень рад их повидать. Гораздо больше, чем они меня. – Может, скоро вместе в карты поиграем. Передавайте привет матери.
Зеленоволосый Дэвид вскинул бровь, которую не успел еще пока выкрасить в зеленый.
– О’кей, там видно будет.
– Лифт подан, – театрально провозгласил я, словно за ними приехал лимузин.
Попрощавшись с племянниками, я вернулся к своему другу с седым узелком на голове. Он сидел на стуле и жевал мой коржик.
– Джек, у тебя есть узы?
– Что? Узлы? В смысле – как узел на галстуке?
– Нет, семья. Ты приходишься кому-нибудь дядей? Или братом?
– Да.
– Ты никогда не рассказывал мне о своих узах.
– Ты тоже.
– Верно. Я хочу все их развязать.
Я положил голову Джеку на плечо. Он погладил меня по руке и отпил чай из стаканчика. С ним было спокойно, и я расслабился. На одном из пальцев Джека блестело причудливо украшенное кольцо с бирюзой. Серебряный ободок был холодным, и, когда Джек проводил ладонью по моему предплечью, я вздрагивал. Ногти на его пальцах были обкусаны. Поразмыслив, он снял кольцо и продолжил гладить меня по руке. От волос его пахло древесным дымом. Мне хотелось уснуть у него на плече, но я боялся, что, когда проснусь, его рядом уже не будет.
– Когда мне было двадцать восемь, я влюбился в мужчину из ГДР.
– Знаю. Мы с тобой часто говорили о Вальтере Мюллере. Кстати, в твоем саду, в Саффолке, проросли еще две яблони, которые я посадил.
Я проигнорировал попытку Джека прорасти сквозь мое недавнее прошлое.
– Вальтер Мюллер носил совершенно немодные кроссовки. У него были русые волосы до плеч. А бледно-голубые глаза постоянно за мной наблюдали. В ГДР, казалось, сам воздух был пропитан слежкой. И Вальтер не сводил с меня глаз по разным причинам. Но большей частью по политическим и любовным. Дженнифер тоже постоянно наблюдала за мной через свой объектив. Даже когда я спал. Особенно когда спал. Но Вальтер глядел на меня невооруженным глазом и видел все, на что во мне вообще стоило смотреть.
Пальцы Джека непривычно нежно поглаживали мою руку. Теперь он начал рассказывать мне о Вальтере, мне же оставалось только слушать.
– Впервые встретившись с тобой на станции Фридрихштрассе, он подумал, что в жизни не видел такой безумной красоты. Поверить не мог, что ты настоящий. Стоишь перед ним – с этими своими глазами, как из фильма «Бегущий по лезвию», и нежными губами – и жалуешься, что в Британии скверно ходят поезда.
– Да, так все и было.
– Крепко ты тогда к нему привязался.
– Привязался… Верно, в ГДР я привязывал на шею галстук, – вспомнил я. – И в прошлом году, когда ездил к Вальтеру, я тоже его повязал. Это было как раз накануне того, как Британия решила развязаться с Европой.
– Точно, – сказал Джек. – Я отвозил тебя в аэропорт. По-моему, после той встречи с Вальтером на Александерплац ты изменился. Вернулся домой куда более счастливым.
21
В два часа пополудни мы с Вальтером стояли на Александерплац возле Часов всемирного времени.
Я давно уже не испытывал радости от жизни. Он же явно не разделял моей возрастной меланхолии, хотя и отнесся к ней с пониманием. Я объяснил, что существую вполне нормально. Могу поддержать разговор и поспорить с друзьями в пабе, гулять по городу и производить впечатление респектабельного человека. Одежда у меня чистая, все пуговицы на месте. Никто и не догадался бы, что мне совершенно безразлично, дотяну ли я до шестидесяти. Теперь я читал в университете лекции о посткоммунистических режимах Восточной Европы. Цены на аренду жилья все росли, и мои студенты больше не снимали отдельные квартиры в центре, а жили со своими стареющими родителями. Волосы у Вальтера поредели, а лицо похудело. Теперь он носил короткий «ежик» и очки в тонкой алюминиевой оправе.
