Семейная жизнь со вторым мужем – это история ежедневных конфликтов, насилия и страдания. Мешая плохо понятые юридические понятия с разговорными, Киселева пытается определить статус своего второго замужества (оно длилось двадцать один год и сопровождалось периодическими расставаниями), причем для нее ясно, что такая жизнь была «ненормальная»:
Я с ним была росписана был меня брачный сним но он был фективный, потому что я не розвелася из Киселевым и у меня два брачных из Киселевым и из Тюричевым ну посколько такая жизьн мне была из Дмитрием Ивановичем ненормальная, я тирялася взять розвод из Киселевым, сиводня завтра и так дотянулося что ни тово ни другого бракы недействительные, Прожила я из Тюричевым двадцать один год и из них росходилася семнадцать раз а на восемнадцатый раз розошлися навсигда (105).
Киселева старается соотнести свое представление о ненормальности брачной жизни, в которой муж почти каждый день приходил пьяный и скандалил, а также любил других («чужих») женщин, с юридическим статусом своего второго брака. Она объясняет, что зарегистрировала брак с Тюричевым, не оформив развода с Киселевым, при этом ошибочно называет такой брак «фиктивным». (Она также полагает, что ситуация Киселева, женившегося во второй и третий раз, не получив развода с первой женой, породила «недействительность» ее второго брака.) В другом случае она называет Тюричева «неродной муж» (по аналогии с «неродной отец») и этим объясняет отсутствие у него чувства по отношению к ней и ее детям:
У меня муж Тюричев неродной он у меня как любовник ему меня нежалко было потому, что я ему неродная жена и мои дети ему неродные… (140).
Хотя Киселева и не смогла найти точное определение своих отношений с Тюричевым, ненормальность такой семьи кажется ей вполне очевидной. Не остается никакого сомнения в этом и у читателя, понимающего всю сложность, и бытовую и юридическую, ее ситуации.
Киселева последовательно описывает длинную серию семейных конфликтов, при которых муж уходил от нее к другой женщине, и каждый такой эпизод сопровождался пьянством, а некоторые и насилием. Первое расставание, датированное 1947 годом, включало и раздел имущества:
В тисячу девятсот сорок седьмом году муж приходит из работы были у нас два поросенка я буду уходить от тибя, вот я нашол сибе женщину и давай делится, конечно корову куры я небуду делить. это было моей мамы, корова, а Куры я купила сама без ниво а потом нажили поросят двоих, ну что-ж давай делится пяный нецензурными словами узивает меня… (107).
Через пять дней, сообщает Киселева, муж пришел к ней, умоляя разрешить ему вернуться домой, и еще через четыре дня она пустила его в дом. (Поросенок, бывший его долей совместного имущества, был за это время пропит.)
Второе расставание описано по той же модели, причем на этот раз уход к другой называется женитьбой:
Прошло немалое время он женился на Зинке Кузминовой <…> через четире месяцов он скрутился из Зинкой ушол обратно пожил четире дня с ней розкидал вещи пропил и прышол плачит я больше не буду прийми меня дорогая я обратно простила и прыняла (107).
Обратим внимание на повествовательную структуру этого пассажа. Начальная формула, маркирующая ход времени («Прошло немалое время»), последовательность событийных глаголов («скрутился <…> пожил <…> розкидал <…> пропил и прышол»), а также конструкция, сливающая прямую и косвенную речь («плачит я больше не буду прийми меня дорогая»), – эти черты имеют сходство с повествованием русского фольклора.
Прощая и принимая мужа назад, Киселева не лишена ревнивого чувства и жажды мести по отношению к сопернице, и она, в свою очередь, прибегает к насилию. Описание пятого по счету расставания снабжено наглядной картиной такой мести. Киселева врывается в комнату, в которой ее муж пирует с другой:
Я хватаю из тачки дрын, ударила дверь ногой она розтворилася, и там уже стол накритый, и бутылка на столе я как ударю постолу дрыном так и розбила все что было на столе <…> схватила эту любовницу за волоса и ногой б’ю в живот и в грешное место, вырвала волосы да еще тащу что-бы вырвать волосы <…> знаю что я неправильно делаю, на я сама-собой невладаю… (109).
Временные формы глаголов создают визуальную сцену с комментарием: глаголы несовершенного вида настоящего времени, «я хватаю <…> я как ударю <…> бью <…> тащу», создают на мгновение застывший образ страшной сцены, а серия глаголов совершенного вида прошедшего времени, «розбила <…> схватила <…> вырвала», – драматическое действие в быстром темпе; серия глаголов несовершенного вида, «знаю <…> делаю <…> сама-собой невладаю», открывают пространство саморефлексии. Повествовательная сила этого описания значительна, несмотря на нарушение норм грамматики, орфографии и пунктуации.
Жизнь со вторым, «неродным», мужем предстает как череда расставаний для разгульной жизни с другой женщиной, длившихся от пяти дней до двух недель (все это – в тесном соседстве поселка, где все друг друга знают), каждое из которых Киселева называет «женитьбой» (она использует и особый термин «от меня жениться» – об этом ниже). История ее второго брака с инвалидом Отечественной войны Тюричевым – это картина насилия: череда предательств, побоев, дебошей и уничтожения семейной собственности. Снова и снова Киселева указывает на то, что коренной причиной ее страданий – разрушения первого брака и несчастья второго – является война. (Она часто пишет это слово с заглавной буквы: «Война».) Она проклинает Тюричева, бывшего злым отцом для ее детей, и, в той же фразе, Гитлера: «будь он проклят такой отец тот гитлер, что затеял Войну на Советский Союз» (113). (В этом случае грамматическая конструкция сливает оба субъекта, опуская союз «и», и тождество между «отец» и «гитлер» подчеркивается здесь тем, что Киселева пишет имя нацистского диктатора с маленькой буквы.)
Описывая свою «ненормальную» семейную жизнь с Тюричевым, Киселева спонтанно создала несколько понятий. Одно из них (отмеченное выше) – «неродной муж». Другое – «жениться от меня». Киселева пользуется этой красноречивой фразой для описания уходов Тюричева к другой женщине, обычно заканчивавшихся возвращением (один из таких эпизодов привел к рождению у Тюричева близнецов от другой женщины <115>): «до каких пор будиш женится от меня идиот проклятый»; «он от меня женится нещетно» (109, 111). (По ее расчету, за двадцать один год брака таких «женитьб от меня» было восемнадцать.) Существующие категории брачных отношений явно не были пригодны для описания тех ситуаций, в которых она не раз оказывалась в своей жизни. Нет никакой ясности о том, какие отношения являются браком, кто может считаться мужем или женой, а также какой союз является действительным, а какой недействительным.
Заметим, что история жизни Анны Ахматовой также указывает на то, что в советских условиях понятия о норме семейных отношений и совместного быта могли быть неясными и что советские люди связывали неопределенность и ненормальность ситуации с условиями жизни в тени исторической катастрофы, будь то война или террор.
«После росход из мужем»
