Если первая тетрадь рассказывает связную историю, двигаясь в хронологическом порядке, от 1941 к 1976 году (с отдельными экскурсами в довоенное прошлое), вторая и третья тетради представляют собой нечто вроде дневника. Многие записи датированы:
24/XI 1979 г. справляли 40 дней Нюси (137).
19/XII 1979 г. Я заболела кашель наверно грип (139).
30/I 1988. Прышол мой любимый дотошнотый Внук Юра сослезами пяный… (221).
Хотя Киселева и непоследовательна в датировке записей, схема дневника организует Тетради 2 и 3, закрепляя письмо во времени и пространстве писания: здесь и сейчас.
Вторая тетрадь, описывающая период между 1979 и 1982 годом, начинается с (датированного) факта личной истории: «Мне 63 года будит в 1979 г. в ноябре 1 ноября» (129). Заканчивается тетрадь событием историческим, включенным в каждодневную жизнь: «Среда 10/XI 1982 года Слишу по радиво печальную весть умер Брежнев Лионид И…» (185).
Третья тетрадь, в основном составленная из отрывочных записей, охватывает период от 1983 до 1989 года, обрываясь незадолго до смерти Киселевой, скончавшейся в 1990 году.
В эти годы Киселева описывает жизнь, отягощенную болезнями и постоянными конфликтами в семье. Она описывает конфликты с женой сына Виктора, Марией (она рано умерла), всё возрастающие проблемы с двумя внуками-алкоголиками, Юрием и Виталием (сыновьями Виктора), вражду с сестрой Верой вокруг имущества, унаследованного от сестры Анны (Нюси), военной вдовы, и драматические стычки с местными властями по поводу жилой площади. Мы узнаем, что Киселева унаследовала после смерти сестры пятьдесят выпусков роман-газеты (популярных изданий романов в формате журнальной книжки), но она не одобряла привычки Анны к чтению, которая, по ее мнению, вела к бессоннице, головным болям и в конечном счете – к семейным ссорам (131, 142). Третья тетрадь описывает также ее визиты к младшему сыну Анатолию (он женился во время службы в армии и поселился далеко от дома, в городе Муроме), и перечисляет обиды на его жену Нину и сына Сергея (в возрасте двадцати лет внук разведен после года брака). Одинокая, обиженная жизнью женщина, Киселева ищет облегчения в процессе писания, часто обращаясь со страниц тетради с жалкими и жестокими словами к членам своей разваливающейся семьи. Обращаясь к читателям своей «рукописи», она приглашает их быть судьями семейных конфликтов и свидетелями ее страдания: «Читающие люди эту рукопись определять хто виноват а хто прав» (142); «хто будет читать эту рукопись тот поймет какая она тварь несознательная, сколько я горя пережила…» (203).
«Вот сижу и вспоминаю»
Во второй и третьей тетрадях дневниковое повествование о настоящем постоянно прерывается воспоминаниями прошлого. Киселева снова и снова упоминает о рождении сына в день начала войны, битве за родную деревню, смерти матери и отца и разлуке с мужем; она не раз упоминает голод, который пережила в 1932–1933 годах (134, 162, 227, 229). Несколько раз она возвращается к одному знаменательному послевоенному событию: корова провалилась сквозь гнилой пол сарая и застряла в погребе, и ее вытащили с помощью немецких военнопленных; они пожалели ее голодных детей и дали им кусок хлеба (105, 226, 228). В этой ситуации она встретила человека, который стал ее вторым мужем, Тюричева – председателя местного жилищного комитета, он руководил спасательной операцией. Киселева не помнит конкретных обстоятельств другого воспоминания о голоде, из своего детства, но, не сомневаясь, объясняет его исторически («толи революция толи Война»):
…толи революция толи Война немогу описать была маленькая нас у родителей было четверо <…> сидели на печки замерзали ни топить ни варить нечиво было чуть не подохли с голоду была зима суровая сидим ждем смерти… (225).
Во многих случаях ужасные картины прошлого вторгаются в повествование о сиюминутном безо всякой мотивировки, как будто бы ею овладело непроизвольное воспоминание. Так, гневный монолог, адресованный сестре Вере, с которой Киселева находилась в жестоком конфликте из-за дележа наследства, внезапно прерывается картиной рождения сына 22 июня 1942 года:
…я ночамы несплю нервничаю что ты ганяеш шоб ты подавилася этыми денгами, тогда ключи задерживали, а типерь ты гадюка кровожадная. не будеш же отдавать в государство. <…> ну черт сней буду ждать. Там тех денег и на помены нехватит зделать годовые помены. В молодости я уже была замужем за Гавриилом, и ходила беременая фторым… <…> и я родила уже утром 22 июня тысяча девятсот сорок первого года в пять часов утра родила сына Толю, когда миня привезли в палату из родильного стола положили в постель, я смотрю санитарки плачуть… <…> Война Германия напала на Советский Союз… (154–155).
Другое военное воспоминание – образ расплющенной головы матери в развалинах дома – вторгается в ругань по адресу сестры:
…потаскуха московская я говорю пусть не меряет по сибе, передай ей ясно. У меня невысыхают глаза, я вспоминаю как моя мама лежала в завалиных стенках сплющеная голова и как это забыть, да и сколько таких случаев потрясений на мою больную голову (173).
Психологи считают такие образы непроизвольными воспоминаниями, являющимися клиническими последствиями травмы. О травме думает и Киселева: и здесь, и далее она пишет о «потрясениях» военного времени, которые повлияли на ее «больную голову» (позже она упомянет и диагноз – эпилепсия).
В других случаях такие навязчивые воспоминания интегрированы в повествование. Так, во второй тетради Киселева вспоминает, как незадолго до момента писания она узнала о смерти первого мужа и вспомнила юность и их разлуку:
в 1978 г. в июне месяце умер мой муж в Осетии там Киселев Гавриил Дмитрович хотя и не живу с ним с 1941 года прошло много лет, а когда сын Витя сказал, что умер наш родной отец Гавриил то мне стало жалко его вспомнила его юнность и свою первою любов и взвесила прожившую жисть плачу какой он был красивый и не плохой характером он меня любил а война нас розлучила навсигда еслиб не война этого-б небыло (145).
В третьей тетради, в 1985 году, она возвращается к тому дню, когда она узнала о смерти мужа, и включает этот момент во всю историю своей жизни, а также в ситуацию писания:
Пишу эту рукопис и горько плачу, прошло 37 лет как я не живу сним с мужом от которого у меня двое деток двое сынов. Почему я немогла ему простить тогда. Когда он умер 1978 году мне стало его жалко, когда он меня просил в 1947 г. вспомнила свою молодость как мы жили сним как мы любили друг друга а нас розлучила Война… (215).
Эта многослойная запись соединяет несколько важных моментов в жизни Киселевой и в ее повествовании: настоящее, когда, горько плача, она пишет свою рукопись; чувство, которое она испытала в 1978 году, когда узнала о смерти мужа; последнюю встречу, в 1947 году (описанную в первой тетради); разлуку в начале войны и счастливую жизнь до войны. Она приводит даты, создавая историческую хронологию своей эмоциональной жизни. Даты не сходятся – так, ранее она писала о разлуке в 1946 году, а также датировала второй брак 1945 годом (100; 105), но самый принцип датировки важен для автора. Приводит Киселева и конкретные обстоятельства, при которых воспоминание овладело ей: она смотрела по телевизору кинофильм «Фиалка»
245. Описывает она и самое переживание, с его непосредственным визуальным опытом («он у меня все время перед глазамы стоить»), и находит это состояние примечательным («такое-же бывает»): «Пишу эту рукопис и горько плачу <…> вспоминаю и он у меня все время перед глазамы стоить, такое-же бывает») (215). Эпизод заканчивается обращением к читателю, с надеждой на понимание – читатель свяжет ее опыт и с обстоятельствами ее страдальческого прошлого, и с нервной болезнью, вызванной пережитой травмой: «Читатель поймет меня и кудатам незаболеет Епелепсией приступами… <…> нервная система росшаталася дальше некуда…» (215). Таким образом Киселева осмысляет значение ключевого события в своей жизни – разлуки с мужем во время войны – в нескольких пересекающихся рамках (и исторической, и клинической), а также помещает его в пространстве своей нынешней жизни и в процессе писания о своей жизни (включая и физические обстоятельства – слезы и ощущение присутствия мужа).
