Лазариус вытащил из кухонного полотенца отрезанную руку и приложил ее к суставу.
Через несколько секунд он взглянул на Мока и кивнул. С полей котелка потекла вода в гроб.
— Подходит, это ее рука, — сказал Лазариус, положил отрезанную руку в гроб рядом с головой девушки и подошел к Моку.
— У вас есть сигара, герр криминальдиректор?
— К сожалению, у меня только папиросы. — Мок удивился, услышав свой последний полицейский титул, который получил, когда в 1934 году стал главой Комиссии Убийств Президиума Полиции в Бреслау. — Но есть тоже что-то получше в коляске мотоцикла.
По размокшей от дождя улице среди вязов двинулись нога в ногу.
— Эй! — крикнул один из могильщиков. — А наша плата?
Мок обернулся и вручил могильщику две бутылки водки и завернутую в газету горсть папирос. Могильщик передал часть оплаты коллеге. Тот с удвоенной энергией начал закрывать крышку гроба. Потом схватил молоток. Сделал замах, но не ударил.
Его рука была неподвижна.
Старый капитан с обожженным лицом держал ее в сильном захвате.
— Что ты сделал с рукой, которую я тебе дал? — спросил он, не отпуская руки могильщика.
— Ничего, — ответил могильщик и вырвался из объятий Мока. — Там, внутри.
— Идиот, — тихо сказал Мок. — А ты хочешь, чтобы твоя лапа, когда тебе ее отрежут, лежала где-то около твоей морды, а не на своем месте?
— Можете ее приклеить? — спросил второй могильщик и подошел со злым блеском в глазах.
Мок подошел к гробу и сбросил крышку прямо в грязную лужу, из которой пошел фонтан. Подтянул правый рукав мертвой и приложил руку к суставу, а потом прорвал кухонное полотенце.
— Помоги мне вместе со вторым, — сказал он. Когда могильщики подошли к гробу, уточнил: — Один держит руки, второй руку, а я свяжу.
Они сделали так, как он приказал. Когда он закончил это простую процедуру последней пластической хирургии, посмотрел на них протяжно и сказал:
— Это человек! Если человек имеет руки, ноги и голову, то все эти части должны быть на своем месте, понимаете, тупицы? Эту девушку кто-то любил, она тоже кого-то любила, кто-то жал на приветствие эту отрезанную руку, которую вы хотели бросить где угодно, — он посмотрел на могильщиков, которые в молчании и в оцепенении слушали выводы, и понизил голос: — И хотя все это в прошлом, хотя с момента, когда кто-то вставил в нее бутылку, уже только бессильное тело, но это телу необходимо уважать, понимаете? Нос должен быть на лице, а голова на шее, ублюдки!
Мок подошел к Лазариусу, а могильщики стучали молотками в крышку гроба. Он взял доктора под руку, и они отправились аллеями вязов в сторону кладбищенских ворот.
— Как вы это сказали, герр криминальдиректор? — ахнул Лазариус. — Я не расслышал. Кто-то сделал ей что-то бутылкой?
— Да, доктор. Кто-то изнасиловал ее и вставил во влагалище бутылку. Я сказал: «вставил», но у меня нет абсолютной уверенности, что именно так и было.
На полукруглой подъездной дорожке за воротами кладбища стоял мотоцикл Мока. Капитан подошел к нему и вынул из коляски керамическую бутылку.
— Это для вас, доктор. — Мок передал ему бутылку. — Я прошу прощения за столь раннее пробуждение.
— Я старый человек и на самом деле должен был уже давно лежать на своем секционном столе, — улыбнулся Лазариус и спрятал бутылку за пазуху.
— Знаете, что? С удовольствием лежал бы там и раскроил от пупка до горла. С удовольствием бы сделал вскрытие самому себе. Интересно, что бы я увидел? Испещренные никотином легкие? Заполненные холестерином артерии? Вздувшиеся от крови вены?
Мок надел перчатки на руки и запустил мотор. Лазариус сел сзади и обнял крепко Мока.
Двинулись. Несмотря на то что до прозекторской было недалеко, ехали довольно долго. По приказу какого-то капитана Мок должен был повернуть в Штернштрассе, а потом ехал медленно, задыхаясь от выхлопов, которые выделял небольшой прицеп едущего впереди автомобиля.
Это был так называемый газогенератор, в котором сжигали дрова, используя освобожденную таким способом энергию для приведения в движение транспортного средства. Производительность этого устройства была невелика, двигатели быстро изнашивались, а пары отравляли все вокруг.
И именно тогда, среди выхлопных газов, доктор Лазариус оперся подбородком на плечо Мока и начал громко кричать ему на ухо. Капитан услышал изнасилования и убийства польских принудительных работниц из лагеря, организованного в школе на Клаузевицштрассе. Он слышал о последней жертве, семнадцатилетней Софье Гржибовской, у которой во влагалище была разбитая бутылка из-под пива, слышал и о гестаповце, который запретил Лазариусу рассказывать кому-либо о случае Гржибовской.
Мок не помнил почти совсем объезда, которым вез старого медика до его прозекторской на Ауэнштрассе, не помнил выхлопных газов газогенератора, которые ударяли ему в горло, в голову зато запало ему сильно, что могло ждать Лазариуса, если тот кому-нибудь рассказал, что какой-то штурмбанфюрер СС велел ему молчать, если бы на стол в прозекторской попала какая-либо изнасилованная полька.
Мок также узнал, почему старый медик решил обо всем рассказать и почему хотел лежать на собственном секционном столе.
Дочь Лазариуса Ирмина, которая совершила преступление, опозорив расу, выйдя за одного из ассистентов своего отца, доктора Генриха Голдмана, умерла вместе со своим мужем неделю назад в лагере Гросс-Розен, о чем вчера вечером сообщило ее отцу официальное письмо.
Бреслау, суббота 17 марта 1945 года, девять утра
Мок сидел верхом на мотоцикле, обе ноги всадил в землю и раскачивался из стороны в сторону. Он уставился в кирпичные здания университетского медицинского комплекса и пытался собраться с мыслями. Выводы нужно делать только на основании того, что Лазариус выкричал ему на ухо во время утренней эскапады в город. Когда они оказались на Ауэнштрассе среди красных зданий университетской клиники, старый медик перестал реагировать на вопросы Мока о случае Софии Гржибовской и других изнасилованных польских работниц. Он не хотел даже повторить фамилии гестаповца, который угрожал ему смертью дочери.
Но это не значит, что доктор Лазариус ничего не говорил. Прижимая крепко керамическую бутылку за пазуху, потащился в сторону прозекторской и провозглашал при этом похвалы еврейскому гению своего помощника Генриха Голдмана и говорил, что хочет вечного отдыха на секционном столе. Кроме того призывали его — как он утверждал — важные обязанности.
— У меня нет времени, — сказал доктор. — Я должен закончить вчерашнее вскрытие этой польки.
Во время вскрытия, на котором Мок ему помогал и записывал объем внутренних органов, Лазариус не произнес больше ни слова об убийствах полек.
Мок раскачивался теперь из стороны в сторону на современном мотоцикле и собирал информацию, полученную через Лазариуса. Какое-то время попадали на его секционный стол изнасилованные и убитые польки, работающие на заводе Фамо. О каждом таком случае доктор должен был информировать офицера гестапо. Гестаповец этот вынудил Лазариуса — под угрозой убийства его дочери, посаженной вместе с мужем еврейского происхождения в лагерь Гросс-Розен — на запрет говорить об этом кому-либо. Вчера на столе в прозекторской появилась еще одна полька, София Гржибовская, раны которой Мок видел сегодня во время вскрытия. Зверство, с которым обрабатывали молодую польку, ожесточило Лазариуса на угрозы гестаповца, а сообщение о смерти дочери сделало их неактуальными.
