— Говорить так, чтобы я понимала! — крикнула охранница. — Потому что иначе разгоню вас всех! Что это за заговор?
— Надо было учить, моя хорошая женщина, — сказал Брендел. — Кто не умеет по-латыни…
— Хорошо, хорошо, — прервал Мок и улыбнулся умиротворяюще охраннице.
Он знал, что дальнейшая часть речи Брендла звучит так: «должен пасти свиньи», и боялся, что это может рассердить «хорошую женщину».
— Уже будем говорить только по-немецки. Но я не могу гарантировать, что все слова будут госпоже известны.
— Мне тоже паскудно с рылом как цветная капуста, — сказала охранница, глядя на Мока. — И такой еще умничает тут.
Она села на кушетке и уставилась в Мока свои маленькие темные глаза, враждебная и сосредоточенная.
— Мы закончили на «жаждущих справедливости». — Брендел признал поведение охранницы за разрешение на продолжение лекции. — Далее «милосердные». Графиня выразила свое милосердие угнетенным, о чем вы, наверное, знаете.
— Конечно, знаю. — Мок напрасно пытался вспомнить другие благословения. — Шумно было о помощи, какую оказывала графиня беременным польском работницам из трудового лагерь в Бреслау — Бургцейде с Клаузевицштрассе. В своем имении устроила даже приют, в который принимала детей, которые там родились. Я помню, что читал об этом в статье, крайне враждебной к госпоже графине.
— Это было, наверное, после дела с ее мужем, — сказал Брендел. — Так ли, госпожа графиня?
Графиня кивнула головой и писала что-то лихорадочно. Она была прекрасна в своем беспамятстве запомнить. Мок почувствовал теплый прилив жалости, когда смотрел на ее руки, покрытые сухой, тонкой кожей.
Брендел бросил быстрый взгляд на таинственные записи, выглядящие как рукописные надписи из римских катакомб, и сказал:
— Да, да, конечно, госпожа графиня. Сейчас об этом скажу. Я согласен с вами, конечно.
— Сколько есть этих благословений «на Горе»? — прервал Мок профессора. — Уже все забыл. И из латыни, и из религии.
— Девять, — профессор тихо сосчитал все, что раньше назвал. — Я перечислил пять. Еще четыре, а именно люди, «чистые сердцем», «добивающиеся мира», «изгнанные за правду» и те, которых будут поносить из-за их любви к Богу. Последнего точно не помню, не могу его процитировать по памяти.
— Неважно, — сказал Мок и обратился прямо к Гертруде фон Могмиц: — Итак, все правильно, кроме, может, последнего. Кто преследует госпожу графиню из-за ее любви к Богу?
Графиня поджала губы, указала на двери, а потом что-то написала.
— Camifex, — сказал Брендел. — Est cultor doctrinae paganae, non Christianae
[33].
— Все, хватит! Ты обещал не говорить по латыни! — крикнула охранница Брендлу и выглянула в коридор. — Хайнц, забирай эту княгиню!
Брендел не пытался протестовать. В камеру вошел высокий охранник с винтовкой. Графиня встала, улыбнулась Моку, а потом просто помахала ему рукой. Этот жест был бы более подходящим во время расставания друзей — после завершения прогулки, после успешного пикника, после просмотра фильма. Так прощаются красивые женщины в беседке рядом с Йарундерталлее, а солнце подсвечивает их белые воздушные платья.
Эти женщины опускают слегка голову и из-под шляпы отправляют веселые улыбки.
Потом уходят, стуча каблуками, а мужчина остается один — в коридоре из листьев.
Мок закрыл глаза и уснул, насыщаясь световыми отблесками солнца, горевшими в лиственной крыше яркими пятнами.
Бреслау, пятница 23 марта 1945 года, девять утра
Мок почувствовал давление на предплечье. Горячая голова Карен лежала на сгибе его локтя. Через руку пробежал у него холодок оцепенения. Поднялся тяжело и ощутил боль в позвоночнике. Свободную руку погрузил в густые волосы жены и поднял немного ее голову. Получив немного свободного пространства, вытянул руку. Он посмотрел на морщины вокруг глаз Карен и почувствовал горечь в горле. Наверное, он снова заплачет. Он наклонился и поцеловал ее в шею. Краем глаза он заметил жука, выходящего из ее уха. Вместо отвращения охватил его интерес. Почему «жужелица» — это по-немецки «ушной червь», а по-латыни forficula auricularia, «ушные ножницы»? Неужели действительно прогрызал барабанные перепонки? Из уха Карен вышел второй жук и быстро пробежал по плечу Мока, выгибаясь по сторонам. Мок почувствовал щекотание под мышкой, а потом болезненный укол. Он вскочил и сел на кровати.
Голова Карен опустилась на подушку. Из ее ушей вытекала желтая, густая жидкость, а погруженные в нее жуки поднимали свои клешни на брюхе. Мок крикнул пронзительно и взял в руки голову жены, не обращая внимания на червя, которого ползал в густых волосах, покрывающих его предплечья. Он услышал легкий треск. Голова Карен оторвалась, а из шеи бухнул темный дым. Мок подавился собственной слюной и почувствовал щекотание на лице. Червяк вбил клешни в уголок его глаза, чьи-то пальцы растянули его верхнее и нижнее веки, пальцы нежные, привыкшие к перу.
Морщины обеспокоенного лица профессора Брендла были оттенены серостью. Растянулись и почти исчезли под воздействием улыбки.
— Вам снились какие-то кошмары, капитан, — сказал Брендел. — Вас тошнит?
Мок покачал головой и собрал силы. Он сел на жесткой койке и чувствовал головокружение. Ему показалось, что какая-то мягкая, теплая субстанция заполняет череп и закупоривает все его отверстия.
— Вы помните, что я говорил по-латыни? — спросил профессор.
Мок кивнул и стащился с козетки. Грубая ночная рубашка липла к кожу, засохшие плоды черной бузины били в стекло, пол вздрагивал от недалеких взрывов.
— Кто меня переодел в ночную рубашку? — говоря это, капитан представил себе свое дородное, старческое тело, которого касается графиня фон Могмиц, и почувствовал отвращение к самому себе. — И зачем?
— Ваш мундир грязный и порванный, — ответил Брендел. — Он был уничтожен во время вашего героического подвига. — Подал Моку посылку, завернутую в газету. — Здесь у вас одежда одного из заключенных, позаимствует ее вам заместитель коменданта Гельмут Герстбергер. Пожалуйста, переодевайтесь, я подожду за дверью.
Брендел вышел, а Мок дрожащими руками разорвал пакет. Всунул тонкие, изогнутые ноги в широкие штанины. Застегивая брюки на многочисленные пуговицы, понял смысл последнего высказывания профессора.
Головокружение прошло, а горячая и липкая субстанция в его черепе затвердела.
Вопросы, которые резко на него нахлынули, поставили его на ноги.
Причинно-следственные загадки всегда могли реанимировать его мозг — независимо от того, страдал ли он от алкоголя или от ударов.
— Как это? — воскликнул он, застегнув ремень. — Почему этот Герстбергер так ко мне ласков?
