Профессор Кнопп прославился в научном мире также исследованиями над переводом библейского текста, а особенно над искажениями, допущенными переводчиками Библии. В этих вопросах профессор впадал в полемичную страсть, причем его конфессия была — по мнению многочисленных критиков — на стороне односторонности суждения. Кнопп отдалялся от почитания и веры перевода Библии пера святого Иеронима, цепляясь к примеру «лесного меда», которым питался в пустыне Иоанн Креститель («Где был, в конце концов, этот Иоанн Креститель? — призывал он на лекциях. — В лесу или в пустыне?»), но очевидные ошибки Лютера (например, «единорог» вместо «буйвол») яростно оправдывал и коварно определял.
У него было очень острое перо, но чрезвычайно мягкий язык. Со своими крупнейшими противниками спорил бы ожесточенно на страницах научных журналов, но при прямых контактах набирал воды в рот и все релятивизировал. Писал декану длинные и изящные письма, информирующие о мельчайших студенческих пороках, за которые считал, например, двухминутное опоздание или зевок, но когда раскаявшийся виновник извинялся за свой отвратительный поступок, профессор немедленно сиял, письмо уничтожал или приказывал своему ассистенту отложить его ad acta. Память имел фотографическую, но избирательную.
Например, цифры и общие слова падали ему на ум раз и навсегда и в любой момент могли быть оттуда извлечены. Достаточно было одного взгляда хотя бы на счет в ресторане после поедания обильного обеда всеми членами совета факультета, — и мог бы сразу повторить размещенные там цены и позиции. Он мог то же самое сделать в год после приема этого обеда.
Не касалось это фамилий менее известных современных ученых. Быстро вылетали у него они из головы, часто искажал их и приписывал не тем людям. Полбеды, если похвалил не того, кого нужно. Хуже, если ожесточенно критиковал неправильного ученого. Поэтому его ассистент Клаус Форелле имел всегда при себе список современных богословов и по команде профессора сразу напоминал нужное имя.
Однако он не мог сейчас попросить о помощи своего ассистента. Клаус Форелле уже года два отдыхал вместе со своим списком в болотах Харькова и тщетные усилия памяти профессора высмеивал теперь, вероятно, с одной из сфер небесных. Профессор Кнопп, злясь на войну, на фельдмаршала фон Манштейна, под которым воевал Форелле, на Гитлера и на весь мир, сидел на груда обломков корчмы Раймера у Швертштрассе и тщетно пытался вспомнить фамилию одного из католических богословов, о котором знал только то, что он занимался также геологией и палеонтологией. Нехватка этой фамилии не позволяла ему сосредоточиться на дальнейшей работе, потому что наполняла его сомнениями в силе собственного разума. Если кто-то не помнит одного из самых спорных современных богословов, то не стоит вообще заниматься богословием, подумал он и, обозленный, отложил стопку чистых листов и перо в большую коробку, который недавно снова перетряхивал в поиске списка Форелле.
Он знал, что ее отсутствие меняет его и формирует заново. Из вежливого собеседника он становился грубым толстяком, который нервничал по любому поводу. Он чувствовал нарастающее раздражение. Он закурил папиросу и рассеянно смотрел на окружающий его мир развалин и дымов.
Роберт Куцнер, его бывший студент, уникальный придурок, впрочем, отдавал резким тоном команды членам бригады, возводящей баррикаду. Те выполняли приказы Куцнера во враждебном молчании и с яростью бросали косые взгляды на крепкого старика, который пользовался особым уважением их командира и — вместо того чтобы работать так же, как они — царапал что-то целыми днями на листках. Теперь старик ничего не писал, лишь задумчиво опирался локтями на импровизированном столе из кирпича, а из его синих от холода пальцев вытекал в мутноватый воздух дым от папиросы.
Куцнер криком «перерыв на завтрак!» улучшил их настроение. Они сели и развернули жирные от сала свертки. Поедая, бездумно смотрели на другого старика, который поднимался по обломкам фабрики картонных изделий Бределли к протеже лейтенанта Куцнера. Старик этот был одет в изысканный плащ с мягкими лацканами и шляпу с широкими полями. Его рука покоилась на перевязи, а лицо закрывала маска. Рабочие проглотили последние куски, закурили папиросы, потеряли интерес к обоим старикам, надевали перчатки и проклинали свою судьбу.
Профессор Кнопп тоже проклял свою судьбу, а на самом деле свою память. Настроения не улучшил ему также человек в маске на лице, который стоял перед ним и ничего не говорил, как будто не желая прерывать его размышлений.
— Кто вы и чего вы хотите? — спросил он резко.
— Меня зовут Эберхард Мок, — представился мужчина и приподнял. — Господин профессор может мне дать библеистскую консультацию?
Профессор Кнопп задумался. Его собеседник производил впечатление человека образованного. Свидетельствовала об этом, во-первых, какая-то познавательная надобность в области Библии, и во-вторых — подбор лексики, которая была использована. Его глаза были проницательными и серьезными. Я спрошу его, подумал профессор Кнопп, что мне повредит.
— Вы разбираетесь в философии? — спросил он. — Возможно, вы знаете его имя.
— Нет, — прервал его спрашиваемый. — Я разбираюсь только в смерти. Я бывший полицейский.
— Жаль, — пробормотал обескураженный профессор и начал пролистывать в картонной коробке библиографические карточки.
Он знал, что это действие бессмысленно, но все было лучше, чем разговор с этим мрачным типом, который разбирался только в смерти.
— Я имею в виду языковые компетенции Мартина Лютера. — Мужчина вынул из кармана огромное полотнище плаката с надписью «Враг подслушивает», разложил его на куче кирпича и уселся на нее тяжело. — Был ли он хорошим переводчиком? Хорошо знал языки, с которых переводил?
— Конечно! — воскликнул профессор. — Он был отличным переводчиком!
— Значит ли это, что он мог совершить откровенный обман, например перевести греческое или латинское третье лицо pluralis как немецкое второе pluralis?
— Такой ошибки не совершил бы даже плохой выпускник!
— То есть, если бы такой несоответствие существовало, можно было бы подумать, что это умышленное вмешательство переводчика? Это так?
Профессор Кнопп досадливо поморщился. Он часто слышал подобные вопросы. И у него были извлечены из лютеранской Библии, пожалуй, все несоответствия между оригиналом и переводом. Или этот странный полицейский приходит к нему с еще одной, какой-то неизвестной до сих пор проблемой? Поиск проблем всегда является самой большой бедой ученых.
Он почувствовал возбуждение охотника, который попадает на след, и пока чувствует только слабый запах дичи, пока слышит только мягкий гул среди колотушек облавы, но через минуту на поляне, перед мушкой его ружья, появляется величественное животное.
— Можно и так сказать, — сказал он через мгновение, — что грамматическое несоответствие между оригиналом и немецким переводом через переводчика продуманное и обоснованное. Или вы имеете в виду какие-то конкретные места?
— Да, я имею в виду Нагорную Проповедь. Святой Матфей, пятая глава, стих шестой.
