— Ага, я уже знаю, что она ненавидит крыс. — Мальчик продолжал смотреть на красноглазую самку, которая бегала вокруг гнезда с розовыми малышами.
— Послушай меня внимательно, Артур. — Мок положил руки на плечи мальчика и повернул его к себе. — Ты единственный мой друг в этом городе, понимаешь? Ты поможешь мне?
— Да.
— Хочешь получить настоящий пистолет? — спросил Мок, улыбаясь немного сбитому с толку мальчику. Потом вытащил «вальтер». — Этот вот. Хочешь?
— Ну конечно! — У мальчика загорелись глаза.
— Ну, тогда слушай меня внимательно, — сказал Мок и начал внушать мальчику на ухо точный план действий, рисуя палкой какие-то загогулины на пыльном полу.
Артур Грюниг слушал очень внимательно, не прерывая наблюдения за крысами. Особенно его удивил медовый самец, который упирался лапами в прутья клетки и кивал головой направо и налево.
Бреслау, четверг 5 апреля 1945 года, полночь
Мок лежал на кровати в спальне и пытался заснуть. Несмотря на одолевающую усталость, ему все равно это не удавалось. Он хорошо знал причины своей бессонницы: в его теле отзывались какие-то неизвестные и до сих пор скрытые боли, а страх за Карен разрастался и с каждым днем охватывал все новые и новые части мозга. Никто ее нигде не видел.
Каждый качал головой, глядя на фотографии, на которой улыбающаяся женщина в летнем платье стояла на террасе японского домика в Шайтниг-Парке и поднимала большим пальцем цепочку, демонстрируя в объектив красивый кулон: качали головами врачи, члены команд, поджигающих дома, и солдаты, которые охраняли аэропорт в Гандау, не видели ее молодые вольксштурмовцы, ни даже иностранные работницы, бродящие каждый день по остаткам старого великого Бреслау. Ни в одном бункере и ни в одном убежище было никого, кто бы видел эту женщину со счастливой сияющей улыбкой, украшенной золотой цепочкой и порцией воскресного мороженого у Андерса.
Ни один из этих людей не видел служанки Моков, Марты Гозолл, но тут некоторые голоса приносили Моку надежду. Всегда наступал однако болезненная профессии, что, впрочем, капитан совсем не удивился — в конце концов, не располагал фотографией Марты, а его устному описанию соответствовали тысячи женщин. Прошло уже почти две недели с тех пор, когда она перезарядилась к ней ненавистью, а потом взорвался ядом в прихожей их общей квартиры.
Никто из этих людей не видел также служанку Моков, Марту Гозолл, но здесь некоторые голоса приносили Моку надежду. Однако всегда следовало мучительное разочарование, чему, впрочем, капитан нисколько не удивлялся — ведь он не располагал фотографией Марты, а его устному описанию могли соответствовать тысячи женщин. Прошло уже почти две недели с тех пор, как он зарядился к ней ненавистью, а потом взорвался ядом в прихожей их общей квартиры.
Она вернется, вернется, ну потому что куда идти? — говорил каждый день себе и все меньше в это верил. Никогда уже не вернется, — подсказывал ему злой божок угрызений совести и активизировал в его организме цепи боли. Начиналось обычно от раны, которая распространялась на всю грудь. Боль пронизывала мышцы груди и достигала бронхов. Потом давила желудок и мочевой пузырь, чтобы, наконец, дернуть простатой.
Мок едва дышал и старался разумно и логически думать о своей скорой смерти. Это эсхатологическое усмирение крутилось вокруг одной мысли Конфуция, было неустанной интерпретацией его мнения: «Ну что такого мы можем знать о смерти, если жизни хорошей мы не знаем?» Когда он попытался разложить на множители первое понятие «жизнь», он услышал яростный стук в двери.
Он встал и еле-еле до них дошел. Через глазок он увидел маленького мальчика в фуражке на голове. Он не знал его.
Он открыл дверь с треском.
— Артур послал меня к вам, — выдохнул парень. — Он сам должен быть на посту. Пошли! Быстро! В школу!
Мок забыл о бессоннице, о Карен и почувствовал, что распаляет его ненависть к Гнерлиху. Как животворящая энергия заполнила тело Мока и быстро загасила очаги боли. Побежал в свою комнату, влез в брюки и старую рубашку. На плечи накинул теплую куртку, которую обычно использовал во время горных походов, а на голову старая шляпа. Он обулся в сапоги, а на бедре он почувствовал надежное, тяжелое прикосновение «вальтера». Сбежал вместе с мальчиком по лестнице с изяществом слона и ни о чем не спрашивал своего проводника.
Бреслау, пятница 6 апреля 1945 года, час ночи
Они находились во дворе бывшей еврейской народной школы, в здании которой Мок был еще недавно, а Гнерлих лежал до сих пор. Из-за линии фронта, находящейся на расстоянии всего несколько десятков метров, доносились песни и немногочисленные выстрелы снайперских стрелков. Мок шел медленно и осторожно.
— Не бойтесь, — тихо сказал маленький чичероне. — Это наша палатка с Артуром. Мы знаем здесь все. А тут курим сигареты, — добавил он грубым голосом.
Мощное здание гимнастического зала было плохо видно в темноте. Еще меньше были видны маленькие окошки раздевалки. Одно из них было открыто настежь. Мальчик подпрыгнул, схватился за край окна, подтянулся, как обезьяна, и исчез в здании. Через минуту из окна соскользнул толстая веревка с узлами, подобная той, которая висела у потолка гимнастического зала в гимназии в Вальденбурге и по которой более пятидесяти лет назад молодой Эберхард сумел подняться под потолок в течение тридцати секунд.
Теперь ему потребовалось около пяти минут, хотя веревка висела свободно, как и тогда, но опиралась о стену, а расстояние было в пять раз меньше. Впрочем, если бы не те удобства, то он вовсе бы не попал внутрь раздевалки. Пока это, однако, произошло, соскальзывал несколько раз с веревки, потер носками обуви о кирпичную стену и стиснул зубы от боли, когда пришлось схватиться за раму окна левой рукой, бицепс и дельтовидная мышца которой соединяли с разорванной свинцом грудной мышцей.
Когда он наконец упал на матрас, уложенный под окном в гимнастической раздевалке, ему стало плохо. В этом месте царил самый ненавистный Моку запах — запах носков, резины и потных мальчишеских тел. Этот запах не давал никогда выветриться, наполнял и сейчас. Мок проглотил слюну, и тошнота исчезла.
Рана груди мучила его пульсирующей болью. Через несколько минут ее амплитуда значительно уменьшилось. На ощупь Мок протянул руку и попал на голову одного из мальчиков.
— Ну что? — приблизил он голову к уху мальчика. Он почувствовал, что оно раскалено. Не удивился совсем. Это было для районных хулиганов большое приключение.
— Здесь, — прошептал Артур Грюниг и потянул Мока за руку.
Тот услышал тихий шепот, и внутрь раздевалки упал луч света.
— Это дверца для выкатывания мячей. Ведет на склад, — шептал малыш Артур, а на его щеке зиял горячий блеск.
Коллега Артура приоткрыл дверцу с легким скрежетом. Со склада доносились звуки как из гимнастического зала — крики и аплодисменты. Мок лег на полу в раздевалке и поднес глаз к светлой щели.
