— Они ваши, — сказал Мок, и начал просматривать чеки и заметки.
Все они были писаны вручную и представляли хорошее свидетельство организационному чувству владелицы. Там были поручения оплаты, напоминания, сроки фотосессий и даже замечания о работе подмастерьев. За некой жалобой, в которой отправитель жаловался госпоже Дом, что один из ее подмастерьев неестественно расширил лицо и тело фотографируемого, Мок нашел то, что искал. Как справедливо предвидел, фотографию семьи фон Могмиц выполнила сама мастерица. На счете стояла заметка, которая электризовала Мока. Это была информация для подмастерья, записанная округлым женским почерком «Пауль, 6 мая получение дворецкий Ганс Бреслер, если не представится, проверить, что это тот же, что на снимке. Если нет, не выдавать, как в прошлый раз».
Мок сел с папкой на диване, не обращая внимания на полосу пыли, которую тот оставил на рукаве пиджака. Бреслер, Бреслер, повторял в мыслях, откуда я знаю эту фамилию? Через несколько секунд он понял, что повторение фамилии «Бреслер», но «Бреслауэр». Он закрыл глаза и переместился в прошлое на сорок лет. Вот сидит в пивной со своим другом, студентом Хорстом Пецольдом. Пецольд, уже сильно пьяный, подбрасывает кепку под сам потолок и хватает ее очень аккуратно. Вдруг серьезнеет и напоминает себе, что через два дня сдают экзамен по литературе у профессора Эдуарда Нордена.
— Интересно, какие вопросы придумает нам этот старый еврей, — говорит Пецольд.
— О каком ты говоришь еврее? — Мок смотрит в изумлении на друга. — Откуда ты знаешь, что Норден еврей?
— По фамилии. — Пецольд слегка бормочет и косится на горные пейзажи, украшающие стены. — Фамилия указывает, что его семья родом с Севера. Евреи имеют ведь фамилии от мест, откуда они родом. Например, семья продавца сигар Глацера наверняка происходила из Глаца, а моего друга Израэля Гамбургера из Гамбурга. А что скажешь о Георге Бреслауэре? Он является настоящим жителем Бреслау, — иронизировал Пецольд.
Мок вернулся в фотографическое ателье по делу Хануша, который его о чем-то спрашивал. В конце концов вопрос Хануша перебрался через толстый фильтр трех слов, которые раздавались в голове Мока: «Бреслер — Бреслауэр — обрезание».
— Дорогой господин, — в голосе фотографа слышно было небольшое раздражение. — Ну вы меня слышите? Я честный фотограф, а вы заплатили мне ведь за снимок. Ну давайте же, который фон вы выбираете?
— Этот с медвежонком, — ответил Мок с улыбкой. — Блудные женщины, как правило, называют меня «мишкой».
Бреслау, суббота 7 апреля 1945 года, десять утра
Начальник Бюро гражданского состояния, доктор Клаус Реве, и один из его подчиненных были одними из тех немногих избранных, которые не должны были исполнять гражданский долг строительства баррикад.
Это не означает, конечно, что они сидели сложа руки в офисе на Кёнигсплац и грызли от скуки карандаши.
Еще в конце прошлого года удваивались и утраивались, чтобы внести в реестр отчеты священников и пасторов, информирующие их о последующих браках.
Солдаты в увольнении не проводили праздно время в Бреслау.
Движимые предчувствиями окончательными, не только бросались в водоворот жизни и пытались сорвать венки с голов медсестер, служанок и официанток, но также делали предложения и с встреченными неделей ранее избранницами сердца стояли перед алтарем.
Потом возвращались на фронт, где точила их тоска по «невесте из Бреслау» и пожирала ревность, которая — кстати сказать — не было совсем необоснованной.
Насколько же количество заключаемых браков, еще несколько месяцев назад большое, сейчас резко упало до нуля, то производство трупов в крепости Бреслау достигло максимального состояния и не позволяло доктору Реве и его сотруднику сладкую лень.
Это приятное состояние было невозможно еще по трем причинам.
Первой причиной был упорной обстрел Николайворштадт русскими.
С две недели большевистская артиллерия на Грюбшенерштрассе усилила канонаду, вызывая дрожь пола в здании бюро и дрожь сердца его начальника.
Во-вторых, секретный приказ гауляйтера Ханке обязал начальника Бюро гражданского состояния на инвентаризацию архива и копирование всех актов о смерти с 1942 года.
Этим занимался и теперь доктор Реве.
Переписывал своим ровным почерком, которому он был обязан блестящей чиновничьей карьерой, свидетельство о смерти смотрителя Конрада Грюнига с Цвингерплац.
Как раз ставил печать «Смерть на войне» в соответствующей рубрике свидетельства о смерти, когда услышал стук в дверь.
Крикнул: «Входите!», и увидел на ручке руку своего секретаря и сотрудника, господина Рихарда Фалькенхайна.
Из-за невзрачной фигуры чиновника показалась широкая фигура человека в маске и шляпе. Этот человек нес какую-то большую коробку, которая напоминала футляр от виолончели, но была от него гораздо уже.
— Здравствуйте, дорогой доктор. — Пришедший протянул руку для приветствия. — Сколько уже лет я не имел удовольствия вас видеть!
— Здравствуйте. — Реве, сжимая руку мужчины, вспомнил сразу же его фамилию, а прежде всего адрес.
Такой же, как тот, который был мгновение назад перед глазами.
Эти две информации, фамилия и адрес, появились в его мозгу после тридцати лет работы немедленно и автоматически.
— Приветствую вас сердечно, господин криминальный советник. Мы не виделись ровно одиннадцать лет. Прошу, прошу, пусть господин криминальный советник успокоится! Когда-то вы часто у меня бывали. Мой архив было иногда вашим вторым домом. Чем могу служить сегодня?
— Да, доктор. — Мок перекинул пальто через спинку кожаного кресла и опустился на него, вызывая своим массивным телом легкое шипение воздуха. Он был очень невыспавшимся. — Одиннадцать лет. Много за это время изменилось. Но мы вовсе не изменились! Вы выглядите так, как и много лет назад, а я не изменился внутренне, психологически.
— А я зато изменился внутренне, — сказал Реве и обеими руками прижал к своей голове остатки седых волос.
Наступило молчание. Реве не собирался объяснять своей внутренней метаморфозы, а Мок — слушать очередной рассказ о солдатской смерти на поле боя или под руинами Бреслау.
— Но, конечно, вы сохранили свою знаменитую память и свою знаменитую осторожность, — сказал капитан. — Вы спрашивали, чем можете служить сегодня. Тем же, чем и всегда, мой дорогой доктор! Своей памятью, своей тактичностью и своим архивом.
— Я слушаю вас, господин… господин… — Реве постучал ногтями о край своего стола, чтобы скрыть смущение, вызванное незнакомством со звания своего собеседника.
— Было в звании капитана, — сказал Мок и закинул ногу на ногу, сияя начищенным ботинком.
— Тогда чем я могу господину капитану помочь?
— Это официальное задание, доктор Реве, — сказал твердо Мок. — Хотя я сам же не выгляжу без мундира слишком официально. А впрочем, зачем я это говорю. — Тон его голоса смягчился. — Вы все мои просьбы выполняли с одинаковой тактичностью, независимо от того, какие они были. Кроме того, вашей отличительной чертой всегда была точность и аккуратность.
