Мок откинул волосы с ее уха и прошептал в нежную ушную раковину:
— Иногда нужно причинить зло, чтобы быть блаженным. Я сам причинил зло моей жене. — Он получил впечатление, что теперь вместо него говорит кто-то другой. — Но это зло меня избавило. Спасло меня из осады Бреслау.
— Уже нет твоей жены. — Графиня повернулась и обняла капитана за шею. — Так захотел Всевышний. И нет зла. Вокруг нас только добро. Сними эту маску, — прошептала она. — Я хочу видеть твои глаза!
Мок сорвал маску с лица. В глазах графини рассеялся туман. Ее губы коснулись его носа и глаз. Кончик ее языка ворвался в уголок его рта. Он закрыл глаза и почувствовал мощное напряжение. Ему показалось, что лодка парит над мутными водами. Затем графиня отодвинулась от него.
— Ударь меня! — сказала она громко. — Ну, бей!
Мок посмотрел в ее глаза, которые уже не были туманными, но ясными и прозрачными. Графиня надавила локтями на его грудь и, толкаясь ногами, отодвинулась от него на полметра. Стальная сигара двигалась в глубины реки, а Мок уже не видел графини фон Могмиц. Не находился также в маленькой подводной лодке, а в кухне квартиры умирающей Ирмы Потемпы, а ее уродливая дочь Эльза сказала: «Ганс — зло, потому что бьет госпожу. Как это, какую госпожу? Нашу госпожу, Гертруду фон Могмиц».
Кожа на лице Мока сжалась, как чувствительная мембрана. Под крепко затянутыми шнурками ботинок нежная кожа стоп отдалась вызванной щелоком болью.
— Из-за меня твоя жена погибла, — шипела графиня. — Из-за меня та сука погибла. Ну ударь меня!
Через стальную стену корпуса проникал холод. Мок приложил обожженную щеку к холодному металлу. Он чувствовал этот металл в голове, в горле, металлический вкус обволакивал его язык и пробрался до живота вместе с металлический слюной. Начал у него все болеть: от дыры в голове до маленького разрыва на пятке. Он знал один способ для металлической боли — следствие, допрос, истина. Он оторвал щеку от стены корпуса и сказал:
— Я должен тебя ударить так, как Гнерлих, да? Любила, когда тебя бил еще в Кантен, когда твой муж уже спал, а? Любила, когда тебя бил на Бергштрассе, правда? Мне тебя ударить так сильно, как он? Я могу это сделать. Мне тебя так сильно ударить? Так? Откуда ты узнала, что я люблю бить женщин?
Гертруда фон Могмиц сжимала глаза и кивала утвердительно головой. Выдвигала при этом челюсть. Мок не ударил графиню. Он отодвинулся от нее, как мог подальше, и потянулся к внутреннему карману потрепанного пиджака. В ограниченном пространстве разнесся запах влажного табака.
— Я не хотел этого делать, — сказал Мок, держа в руках два листка. — Я не хотел сравнивать этого шрифта машинки.
— О чем вы говорите, капитан? — Графиня поправила себе волосы, она была уже полностью собрана.
— Я хотел тебе поверить. Так сильно хотел тебе верить. Что все это Гнерлих делал по своей воле, что он сам хотел тебе даровать благословение через совершенные собой преступления. Что ты не имеешь с этим ничего общего. Я не хотел сравнивать этих листков.
— О чем вы говорите?
Рецепторы боли реагировали на самые легкие движения лодки. Мок отодвинулся еще больше и зажег фонарик. В одной руке он держал письмо своему брату Францу Мока, в другой — список с вопросами графини к профессору Кноппу. На первом листе кто-то выстукал на машинке: «Обыщи квартиру № 7 на Викторияштрассе, 43. Там есть кое-что, что поможет найти убийцу твоего сына. Торопись, пока не вошли туда русские». На втором листе, подписанном «Гертруда графиня фон Могмиц» был задан вопрос: «Неужели профессор думает, что благословение можно понимать буквально?» И на одном, и на другом листе маленькая буква «t» напоминала православный крест, потому что двойной была ее поперечка, как большие, так и маленькие «o» состояли из двух окружностей, смещенных на полмиллиметра, а «r» качалось раз в одну, раз в другую сторону.
— Оба листа написала ты, — сказал он медленно. — На той же машинке. А письмо моему брату было написано за день до смерти твоей племянницы. Это значит, что ты запланировала это. Руками Гнерлиха убила Берту Флогнер. Ты запланировала кое-что еще. Ты читала обо мне и о деле извращенца Роберта, все газеты писали, что я совершил самосуда. Журналисты спорили, был ли мой поступок справедливым или нет. И все без исключения писали, что справедливость — это моя навязчивая идея, что толкает меня к ней слепой инстинкт. Все, кто читают газеты, ты тоже, знали, что мой племянник погиб двадцать лет назад при невыясненных обстоятельствах. Написав письмо моему брату, ты могла быть уверена, что я, «слепой пес правосудия», сдвину небо и землю, чтобы добраться до квартиры на Викторияштрассе, где истекала кровью твоя племянница. Сказала Гнерлиху так ее избить, чтобы пес взял след. Чтобы охватила его навязчивая идея справедливости. Что для этого лучше всего подходит, чем семнадцатилетняя девушка с бутылкой, вставленной между ног! Даже если бы она сказала, что это сделал Гнерлих, даже если бы она его узнала под советским мундиром, то и так он был бы вне моей досягаемости. Но дело не в том, чтобы я убил Гнерлиха, речь шла о том, чтобы его преследовать. Потому что тогда, в соответствии с интерпретацией Кноппа, нашелся бы другой человек, который бы алкал справедливости и спасся вместе с ним из Бреслау.
— Хватит, — прошептала она. — Это все неправда. Ты не можешь делать такие выводы из шрифта машинки. Есть много машинок с расшатанными литерами.
— Все произошло не так, Гертруда. Девять благословений не дадут тебе спасения, — сказал Мок, карабкаясь на четвереньках. — Ты ошиблась.
Графиня фон Могмиц лежала спокойно, заложив руки за голову. Она смотрела на Мока и неверно интерпретировала спокойный тон его голоса, его темную, громовую интонацию. Она не могла знать, что его мозг воспроизводит сцену месячной давности. Она не имела понятия, что из извилин серого вещества, спрятанных за продырявленным затылком, выходит чудовище — молодая девушка, машущая Моку окровавленным обрубком.
— Не ошиблась только в одном. — Мок оказался в боевом отсеке и выключил мотор лодки. — Я никогда не оставляю в покое. Я алчу и жажду справедливости.
Быстро закрыл переборку, отделяющую машинно-экономический от отсека боевого. Открывая донные затворы, слышал, как Гертруда фон Могмиц стучит кулаками о переборку. Резко поднялся на лестницу и вышел из будки лодки. Лодка вздрогнула так сильно, что он чуть не выпал за борт. Стоя на коленях на холодной и мокрой сигаре, отскочил от поверхности лодки. Раздирающая боль в руке помешала ему перебраться на помост. Когда он падал в холодные воды Одры, в Бреслау попадали очередные снаряды. Когда лодка входила под поверхность воды, река раскачалась.
У Мока создалось впечатление, что сейчас выбросит его на берег — в место, где только что была пришвартована лодка с Гертрудой фон Могмиц. С трудом доплыл до помоста. Он не мог утонуть. Не мог оставить этого города. «Пес справедливости» имел еще кое-какие дела в крепости Бреслау. Никто его не уволил от полицейских обязанностей, а полицейский должен всегда что-то улаживать в большом городе.
