— Ну вот и хорошо, — начал нетерпеливо Мок. — Но ведь инструкция не запрещает вам отдать мне мои собственные кальсоны, не так ли?
— Видите ли… — Шульц не отходил от двери. — Во время телефонного разговора я получил другую инструкцию. Мы должны ждать людей из президиума. Они уже едут за вами.
На лестнице раздался громкий стук подкованных сапог. Кто-то резко постучал в дверь и после громкого «войдите!» в кабинете Шульца появился форменный полицейский.
— Докладываю покорно, герр Реверворстехендер, — кричал констебль, по-военному резко сокращая слова, — что они приехали из полицайпрезидиума.
В комнату вошли трое мужчин. Мок не знал их даже на вид. Очень странным было не только их необычайно большое количество. Еще более странными были их удостоверения. Полицейские тюремной службы. А самым странным было поведение одного из них. Он подошел к Моку и протянул к нему руку. Мок машинально подал ему руку в знак приветствия и окаменел. На его запястье сомкнулся стальной браслет наручников.
Бреслау, суббота 27 октября 1923 года, половина первого пополудни
Несмотря на полдень, в Бреслау царил полумрак. Вину за это понес неожиданный и первый в этом году снег с дождем. На омнибусах, трамваях и повозках оседала густая, липкая слизь, которая стекала потом грязными пластами с запотевших от дыхания окон и с теплых лошадиных спин. В водянистой завесе над булыжниками проносились люди, которые прижимали руками убегающие котелки и развевающиеся зонтики. Между заводом точной механики на Шубрюкке и приютом для бездомных стояли два человека, которых называли «ходячими рекламами». На их плечах покоились пустые картонные кубы, на стенках которых виднелись большие рисунки пишущих машинок. Эти «живые объявления» должны были, вероятно, соблазнить университетских преподавателей, которых в этом месте недоставало. В данный момент эти двое занимались не рекламой изделий производителя машин Г. Вагнера, а курением папирос, которые они защищали от снега козырьками своих рук. Из забегаловки Пуделя выкатились два студента, которым имели здесь занятие получше, чем в зале семинарии.
Снег покрывал их мундиры, снег стекал по окну кабинета шефа криминальной полиции Генриха Мюльхауза. Он оторвал взгляд от студентов и курильщиков. Посмотрел на сидящего у его стола Мока, который растирал суставы. Мюльхауз наклонился над Моком и окинул взглядом каждую морщинку его усталого лица, каждую красную прожилку в глазных яблоках, каждую выступающую корку на сухих и искусанных зубами губах. Несмотря на это тщательное наблюдение, криминальный советник не мог сделать никакого вывода о сегодняшнем настроении надвахмистра. Ожесточенное лицо, выдвинутая нижняя челюсть и полуприкрытые глаза у него были всегда, вне зависимости от дня, юмора и количества выпитого алкоголя. Только забинтованная голова решительно отклонялась от его обычной наружности.
— Долго мы так будем молчать, господин советник? — спросил Мок, глядя на огромную карту Бреслау над письменным столом. — Вас не удивляет, что у меня есть один важный вопрос, о наручниках, правда? Не хотелось бы, однако, быть грубым… Старшие имеют приоритет… Ну так что, господин советник? У вас есть ко мне какие-то вопросы?
— Вы неразумны, Мок, — медленно произнес Мюльхауз и открыл жестяную шкатулку с датским табаком. — Вы развлекаетесь риторическими фокусами… Задаете вопрос, как бы не спрашивая… А ситуация серьезная… Нет времени на фокусы, Мок… Пришло время наручников.
— А вы, похоже, не используете риторические приемы? — Мок наклонился и носовым платком стер липкую грязь с носка своего ботинка. — Задержание, ретардацию знал уже Гомер…
— Хотите что-нибудь поесть? — спросил неожиданно Мюльхауз. — Может, принести хлеба с копченым лососем из «Альтоны» и с маринованным луком? Сегодня я купил по дороге в президиум… Я знаю, что вы очень любите рыбу.
— В чем дело? — спросил Мок очень медленно, даже не глядя на тминный хлеб, переложенный бледно-розовыми ломтиками лосося. — Почему на меня надели наручники? В чем меня обвиняют?
— Я ожидал другой вашей реакции, Мок. — Мюльхауз зажег спичку и сунул ее в головку трубки. — Ярости, крика или, по крайней мере, раздражения… А вы очень спокойны… Я не знаю, что и думать… У меня есть два выхода. Могу я спросить, почему ты убил их, Мок? Почему ты убил Клару Мензель и Эмму Хадер? Зачем ты открыл им рот и вырвал зубы? Так я мог бы начать этот допрос. Я мог бы начать иначе и рассказать вам все с самого начала… О том, что сегодня рано утром в моем бюро появился полицейский с XII участка и объявил дежурному Кляйнфельду, что у них в арестантской сидят двое неопознанных, израненные и пьяные в стельку люди, которые, скорее всего, принимали участие в какой-то серьезной ночной драке. Начальник участка, надкомиссар (старший инспектор) Шульц, который является большим службистом, прислал нам отпечатки пальцев обоих с просьбой о возможной идентификации. Сегодня утром Кляйнфельду нечего было делать, и он занялся отпечатками. Согласно инструкции, он сначала сравнил их с картотекой нераскрытых дел. И знаешь, что оказалось? Что у одного из этих пьяниц есть отпечатки пальцев, идентичные тем, что были найдены на ремне, которым задушили Клару Мензель и Эмму Хадер. И я принял решение. Я приказал немедленно арестовать этого пьяницу с отпечатками пальцев, как убийцу обеих шлюх, и доставить его ко мне в кабинет. И это произошло. И знаешь, кого я увидел, Мок? Знаешь, кого мне привели? Тебя.
Мюльхауз смотрел на Мока и теперь уже видел, что происходит в его мыслях. Надвахмистр вдруг стал мокрым. Его гладко причесанные волосы начали скручиваться от влаги, из-за повязки вытекла струйка пота, а лоб покрылся густыми каплями. Он снял пиджак и жилет и бросил их на спинку кресла. Он закатал рукава, лишенные запонок, и резко расстегнул жесткий воротник. Его уголки взлетели вверх и доходили до подбородка. Мюльхауз уже знал, что слова были похожи на меткие пули.
— Скажи что — нибудь, Мок, — попросил Мюльхауз, — дай мне убедительную причину, чтобы мне не пришлось отправлять тебя в наручниках в следственную тюрьму. Скажи что-нибудь, что позволит мне считать сегодняшний день кошмарным сном! Ну, я слушаю, Мок.
— Летом… — Мок все еще не контролировал свой пот. — Я не помню точно, когда это было… Да, да, я уже знаю… Это было в тот день, когда были найдены эти две девушки… Клара Мензель и Эмма Хадер. За день до этого я слишком много выпил… Напился до потери сознания. Очнулся я за Дойч Лисса, на лесной поляне. Кто-то раздел меня догола и оставил мне только старый балахон. Мои пальцы были вымазаны розовой краской. Как будто кто-то пытался меня подставить…
— Когда ты пришел ко мне на место преступления, как эксперт по идентификации проституток, — Мюльхауз выпустил длинную полосу дыма из своей спутанной бороды, — у тебя не было розовых пальцев…
— Я вымыл их растворителем.
— Когда?
— За несколько часов до этого.
— Когда ты был в борделе, да? — Мюльхауз постучал длинными ногтями по зеленой крышке стола. — У мадам Зимпель. Там тебя нашел мой человек, когда ты трахался как бык… Этот адрес дал ему Ильсхаймер. Любишь трахать шлюх, да, Мок? Если у них не было денег для тебя, ты брал натурой, да?
