Он подошел к двери кабинета и увидел человека, которого очень хорошо знал еще с гимназических лет. Со дня знакомства, с того момента, как они оказались в одной комнате в интернате, Тугендхат его ненавидел. Ненависть эта росла день ото дня с каждым пинком, ударом и мукой, но не была мятежной, разрушительной и насильственной, скорее скрытой, плачущей и парализующей. В начале следующего учебного года выяснилось, что их снова разместили в одной комнате. Тугендхат холодно решил, что теперь наступит момент окончательного урегулирования и что он убьет своего мучителя. И когда наступила ночь, а Тугендхат вытащил нож, чтобы вонзить его в грудь, тогда его преследователь протянул руку и заставил ее поцеловать. Тугендхат сделал это. Он просто не видел другого выхода. Когда спустя годы он сказал своей умной и интеллигентной жене, известной спортивной журналистке, что его мучает в кошмарах «паралич ненависти», она не поняла. Он не сказал жене всей правды. Приезжий, после совместных лет в интернате, стал кем-то очень важным и при этом знал о некоторых делах Тугендхата, о которых он сам предпочел бы забыть.
Он отступил назад, чтобы позволить визитеру войти. Тот подошел к машинке, выкрутил из него листок и внимательно его прочитал. Двое его людей встали у дверей.
— Вы вовсе не хотите публиковать эту статью, дорогой доктор, — тихо сказал прибывший, — ни сегодня, ни никогда…
— У меня будет пустое место на первой странице, — выдохнул Тугендхат.
— Напишите, пожалуйста, о недавней отмене халифата в Турции, — улыбнулся мужчина. — Это гораздо интереснее, а вы отлично справитесь!
— Так точно, господин вице-президент полиции! — ответил Тугендхат.
Десять километров к югу от Бреслау, суббота 8 марта 1924 года, четверть часа до полуночи
Мок поправил постель на мягкой кровати, встроенной в арочный альков. Затем он распустил ленты, которые освободили два плюшевых полотна, висящих по обе стороны. Они опустились с легким шуршанием, отделяя спальную нишу от остального помещения. Несмотря на то что Мок провел в нем почти неделю, он не возражал бы, чтобы остаться тут как можно дольше. Каждая мысль покинуть это теплое и чистое место, оснащенное проточной водой, вызывала спазм в груди и провоцировала на громкие ругательства. Эта типичная просторная подсобка прислуга без окон, каких много в богатых дворцах, была самым удобным — до сих пор — помещением, занимаемым Мок. Ничто из прошлого не могло равняться с ней. Ни две маленькие каморки, заполненные зловонием пропитанной потом обуви и запахом костного клея, в которых маленький Эби и маленький Франци провели детство и юность, и которые — несмотря на все усилия их матери — не были ничем иным, как мрачной темницей со стенами, покрытыми грибком; ни чердак в Бреслау, занимаемый им в студенческие годы, который внушал отвращение дырявой крышей, сыростью и маленькими клопами, паразитами голубиных перьев; ни его первая и последняя своя квартира в Бреслау, на Плессерштрассе, бывшая мясная лавка с маленьким, узким этажом, где рядом с большой кафельной кухней теснились две кровати и стол с четырьмя стульями. Последнее его помещение с решетками, в котором он пробыл более полугода, вызвало бы на рынке недвижимости весьма умеренный интерес. Все эти помещения объединяло одно: нехватка воды и уборной.
Неудивительно, что Мок в течение почти недели успел привязаться к этой подсобке с ватерклозетом и раковиной, скрытыми в углу, за ширмой, к кровати с чистой постелью, к вкусной горячей еде и термосу с ароматным чаем, к трубам с горячей водой, обогревающим комнату. Ему даже нравились темные скоросшиватели, которые лежали на столике под зеленым абажуром лампы и предлагали ему вечернее, довольно скучное, — признавался он в душе, — чтение. Все они без исключения были заполнены рукописными документами и рапортами. Каждый из них был снабжен печатью, изображающей профиль человека в шляпе и в птичьей маске на лице. Мок уже видел это изображение, но не знал, где именно. В ходе чтения документов он неожиданно вспомнил, что представляет оно врача, борющегося с чумой, и что носит название «Доктор Чума из Рима». После этого предварительного опознания в голове Мока закружилась целая цепочка ассоциативных связей. Он закрыл глаза, мысленно повторил «доктор Чума» и углубился в воспоминания, пытаясь найти нужное. И нашел. В какой-то момент он увидел анатомические препараты в кабинете естествознания гимназии в Вальденбурге и услышал громкий голос преподавателя биологии, профессора Реттига:
— Господа, доктор одет в клеенчатый плащ, маску и шляпу. Эти предметы гардероба предназначены для защиты медика от морового поветрия. Господа наверняка интересуются, почему маска доктора снабжена птичьим клювом. Это просто. Клюв или удлиненный нос — это орган обоняния, он должен безошибочно ощущать запах чумы…
У Мока звучали в ушах эти слова, когда он изучал документы мизантропов. Аж до сегодняшнего дня он не понимал, почему символом секты является доктор Чума из Рима. И вот вдруг, прямо перед сном, до него дошел свет понимания. Он скрутил фитиль в керосиновой лампе и удобно вытянулся под одеялом. Мизантропы считают себя теми, кто изгоняет чуму из человеческих обществ, то есть уничтожает социальные группы, дегенерировавшие и зараженные. Как и я, подумал он, и в неведомо который раз отбросил от себя очевидный вопрос.
— Какая разница, чего они от меня хотят? — прошептал он в глухую темноту. — Не лучше ли ни о чем не спрашивать и жить в этой наилучшей в жизни квартире? Пусть это состояние длится вечно! Может быть, в какой-нибудь день я увижу человека, который ежедневно через створку в двери подает мне еду? А вообще, зачем мне его видеть? Для чего мне нужен вид людей?
Последняя мысль его испугала. Он вскочил с кровати и шлепнул босыми ногами по каменному полу. Ему стало нехорошо. В мыслях стали возвращаться метафорические термины, которые он прочел в документах. Я действительно не хочу видеть людей? — подумал он. Он становится мизантропом, или «противником людей»? Я буду таким, как «врачи людской чумы»? Я соглашусь на смерть и «выжимание нарывов человеческого рода»? Я смогу похвалить поступок холодного, расчетливого дегенерата, который задушил двух шлюх, а перед смертью выломал им зубы, за что я теперь страдаю? Или когда кто-то убивает психически больного ребенка, как это сделал лидер мизантропов из Лейпцига, как описано в первом скоросшивателе? А взамен? А что я получу взамен? То все, о чем они пишут. Скрытную и действенную поддержку, оправдание или сокрытие всех грехов, новая личность, новое имя, власть распоряжаться человеческой судьбой одним росчерком «уотермана», путешествия в тропические земли, красивые обнаженные женщины, покорно преклоняющие колени у ног! Это последнее видение было настолько ярким для человека, который не прикасался к женщине в течение семи месяцев, что необходимо было принять чрезвычайные меры, чтобы эффективно подавить его. Он поднял руку и нанес себе резкий шлепок по щеке.
— Идиот! — крикнул он. — Ведь тебе еще никто ничего не предлагал. Наслаждайся моментом, дурень, и радуйся, что тебе не придется спать постель с тараканами!
Эти слова еще не прозвучали, когда раздался грохот открываемой двери. Это был не звук, сопровождающий доставку еды. Для завтрака было слишком рано, для ужина — слишком поздно. В дверях стояло три человека, одетых как «доктор Чума из Рима». Их силуэты были очерчены тусклым светом, падавшим откуда-то из-за спин. Один из них вошел в комнату, подошел к столику и начал собирать скоросшиватели. Второй зажег керосиновую лампу, а третий высоко поднял руки. В каждой руке он держал большую стоящую вешалку. Он поставил их на пол. На одной из них он повесил плащ и костюм Мока, а на макушке вешалки водружен его котелок. На второй оказалась длинная клеенчатая накидка, шляпа и маска с птичьим клювом.
