— Не знаю я! Понятия не имею, какие тут бабки аборты делают!
— Время у нас имеется. Времени у нас просто куча.
Львов, воскресенье 21 февраля 1937 года, несколько минут после полудня
В "Венской" на Мариацкой площади
[168] к полудню по воскресеньям всегда было людно. Сегодня кафе, в основном, было занято состоятельными евреями, которые, в отличие от своих христианских сограждан, не спешили во львовские соборы и костелы, где происходили торжественные сумы
[169]. Частые посетители сего заведения в это время лакомились шоколадом, фруктами и пирожными в семейном кругу, как правило, все они принадлежали к кругу зажиточной, либеральной интеллигенции. Религиозных евреев здесь было совсем немного, поскольку они избегали каких-либо контактов со своими вольнодумными собратьями. Не приходили сюда и коммерсанты, которые воскресные дневные часы проводили в "Grand Cafe" на улице Легионов
[170]. А вот врачей с адвокатами в "Венской было истинное изобилие.
Эдвард Попельский не разыскивал какого-либо из представителей данных профессий. Единственной профессией, интересовавшей его уже три недели, была профессия математика. В это заведение он пришел только лишь затем, чтобы увидеть физиономию адвоката Эйзига Нуссбаума, которого один из информаторов характеризовал следующим образом: "на рожу мужик ну чистая тебе мартышка". Фамилия этого адвоката была последней в списке, составленном аспирантом Кацнельсоном, и от других она отличалась лишь тем, что не была подчеркнутой. Этот перечень был плодом трудоемкой, двухнедельной пахоты Кацнельсона и Цыгана. Он включал в себя людей математически одаренных, но не выбравших математику в качестве основного направления учебы. Чтобы добыть эти сведения, Кацнельсон обошел все еврейские школы, а Цыган — христианские и государственные. Они беседовали не только с директорами и преподавателями математики и физики, но выпытывали еще и библиотекарей о бывших учениках, проявляющих особый интерес к шарадам и логическим играм. Грабский, в свою очередь, выполнил титаническую работу, добывая данные о различных частных учителях, живших репетиторством, а так же о гувернерах в богатых домах. На сей раз все следователи расспрашивали и о весе. Так появился приличный такой список из пятидесяти двух фамилий, которыми они поделились поровну — как при раздаче карт в бридже. Тринадцатой фамилией в списке Попельского и был как раз адвокат Эйзиг Нуссбаум, физиономии которого ему пока что не удавалось увидать, поскольку тот до субботы пребывал в командировке в Тернополе. Информатор Попельского, который сравнивал адвоката с мартышкой, заверял, что все вокруг может валиться в тартарары, но юрист обязательно прибудет в "Венскую" в воскресный полдень. И действительно, когда в заведение вошел худощавый, невысокий мужчина, с явным уродством которого контрастировала средиземноморская красота сопровождающей его дамы, часы в зале пробили полдень. Официант подмигнул Попельскому, что как раз пришел тот самый адвокат, о котором комиссар расспрашивал и за указание которого выдал целых двадцать грошей. Полицейский поднялся с места, чтобы подойти к юристу, но тут же отказался от этого намерения. Попельский тяжело вздохнул, увидев, что вместо левой руки у интересующего его человека имеется протез, заканчивающийся дорогой замшевой перчаткой.
Полицейский выругался про себя. Он обязан был сказать своим людям, чтобы, составляя списки, они расспрашивали не только про вес, но и обо всем, что могло бы дисквалифицировать подозреваемого в качестве акробата, скачущего по вроцлавским крышам. Он раздраженно глянул в окно и тут же успокоился, мгновенно позабыв о следствии.
— Боже, какая же она красивая, — прошептал комиссар.
Его дочка, которая неспешно прогуливалась совсем рядом и осматривалась в каком-то мечтательном настроении, и вправду была удивительно красивой. До Попельского вдруг дошло, что под часами у "Венской" всегда договариваются встретиться влюбленные. Он спрятался за штору и стал ждать, когда же подойдет какой-нибудь обожатель. Спустя какое-то время Рита ушла в сторону Большого Театра, а Попельский выскочил из кафе и побежал за нею. Он должен был узнать причину этой прогулки, хотя в глубине души прекрасно знал, что правды не услышит.
Истинную причину прогулки девушки знал автор соблазнительных писем, который из-под памятника гетману Собесскому очень внимательно разглядывал в бинокль отца и дочку.
Львов, пятница 26 февраля 1937 года, половина седьмого вечера
"Горькие печали"
[171] в костеле святого Миколая всегда собирали множество гимназисток. Их привлекала сюда не только несомненная набожность, но и личность ксёндза Константы Керского, который читал потрясающие проповеди. Помимо огненного таланта проповедника, природа не поскупилась молодому священнику еще и в мужской красоте. Когда он стоял на амвоне и мотал головой в гневе, так что густые черные волосы падали на лоб, либо когда ронял слезы откровенной печали, что текли по щекам его одухотворенного, вытянутого лица, у большинства молодых девушек он пробуждал одновременно и страх, и очарование. Так что, ничего удивительного, что гимназистки толпами прибывали на "горькие печали" и заполняли свои школьные тетрадки по закону божьему — к радости школьных преподавателей этого предмета — набожными картинками, которые можно было получить в качестве доказательства участия в великопостных богослужениях.
Рита Попельская не разделяла взглядов своих соучениц относительно духовной и телесной красоты священника. Как-то раз, когда она просто не могла вынести чуть ли не экстатического восхищения одной из них, то резко выпалила, что ксёндз Керский — наверняка является "тёткой". Несмотря на такое негативное отношение, у святого Миколая она бывала по причине товарищеских отношений, поскольку там всегда было больше всего учениц из ее гимназии, так что потом они могли неспешно возвращаться домой, провожая друг друга.
