Подобного рода сны всегда были вестниками приближающегося зла. Чаще всего в них участвовали некие звери, которые выходили из углов комнаты и, крутя длинными мордами, усаживались у него на груди. На сей же раз, чего никогда еще не случалось, ему приснилось известное ему лицо: в кошмаре появилась Рита. Склеившиеся волосы, отделенная от туловища голова, выковыряный глаз.
Попельский сорвался с кровати и начал одеваться. Он плюнул на одежду, которую приготовил — как и всегда перед отходом ко сну — на отдельной стойке. Он даже не глянул на сорочку и пиджак от костюма, к которым уже был подобран соответствующий галстук. Чтобы сэкономить время, которое так было бы потрачено на завязывание галстука и застегивание запонок, он набросил на пижаму верхнюю часть парадного мундира и застегнул его под самой шеей. С ботинками в руках и пальто, перевешенным через плечо, а так же в солнцезащитных очках комиссар выскочил из квартиры, забыв лишь шляпу.
Еще слыша возмущенные жалобы служанки и изумленные возгласы, издаваемые Леокадией, он вскочил в стоящий под домом "шевроле" и быстро поехал по Крашевского, после чего свернул вправо, на Словацкого. Молнией проехал мимо здания Главного Почтамта и Оссолиниума и свернул в Хоронжчызны. Люди, пьющие воду у старого фонтана на площади Домбровского, пялились на автомобиль с таким изумлением, словно тот был какой-то фантастической повозкой. На улице Сокола Попельский дал сигнал группе молодых людей, мешавших проезду, которые явно спешили в гимнастический зал. Молодежь разбежалась по сторонам с громкими и не очень-то доброжелательными комментариями. После этого Попельский свернул налево, на улицу Зиморовича, и увидал перед собой глыбу Товарной Биржи с бюстом Уейского
[197]. По Академической он промчал в один миг, обогнав фургон с углем. Проехал мимо "Шотландской" и памятника Фредры. И уже через секунду он тормозил на Зеленой 8, у гимназии Королевы Ядвиги
[198].
Львов, суббота 20 марта 1937 года, половина десятого утра
Директорша женской гимназии Королевы Ядвиги, пани Людмила Мадлерова, комиссара Эдварда Попельского не любила. Она познакомилась с ним в ходе нескольких неприятных бесед, которые начальнице пришлось провести с полицейским по причине его несносной дочери. Тогда он сидел хмурый и задумчивый, как будто отсутствовал духом, и пани директор прямо чувствовала, как нарастает в нем бешенство. В течение всей своей педагогической карьеры подобную реакцию она встречала уже не раз, но у Попельского — и она воспринимала это безошибочно — это бешенство не было направлено против собственной дочки, он не обещало справедливой расправы с обнаглевшей девицей, о, нет, это бешенство, эта ненависть была направлена против нее самой, против заслуженной воспитательницы и учительницы, которая лучшие свои годы отдала воспитанию девушек и знала все их волнения и тайны гораздо лучше, чем свои собственные секреты! Попельский слушал все в кажущемся спокойствии, а потом быстро выходил из кабинета. Через окно пани директор видела его крепкую фигуру, его котелок и снежно-белое кашне. Тогда он, словно дикий зверь, кружил по небольшой площади перед протестантской церковью святой Урсулы, окруженной деревьями и втиснутой между двумя доходными домами. Окутанный облаком табачного дыма, он возбуждал молоденькую преподавательницу рисования, панну Хелену Майеровну, которую пани директор один раз уже поймала с поличным, когда та слишком уж внимательно приглядывалась к полицейскому.
— Какой могучий мужчина! — сказала тогда восхищенно панна Майеровна, думая, что рядом с ней стоит приятельница, преподающая гимнастику. — Наверняка обдумывает какое-то серьезное уголовное дело!
— Нет, пани коллега, — ответила пани директор, — вогнав свою сотрудницу в краску. — Он обдумывает, как бы подложить под нашу школу бомбу. И лучше всего именно тогда, когда я буду здесь находиться!
Попельский стоял перед директоршей, небритый, в темных очках и в пальто, застегнутом под самую шею, несмотря на весеннее тепло. Пани Мадлерова вспоминала все то бесславие, которым комиссар пользовался — все те сплетни о его грубости и бесчисленных связях с женщинами. Ей это не казалось чем-то слишком волнующим. Глядя на измученное лицо полицейского, на маскирующие глаза очки, она видела в этих слухах и сплетнях — если в них была какая-то доля правды — скорее, признак жизненной неустроенности, одиночества…
— Хорошо, что вы пришли, пан комиссар, — жестко заявила женщина. — Ваша дочь, как раз сегодня, позволила себе прогулять занятия! Ее воспитатель, пан профессор Пакликовский, буквально только что сообщил мне, что видел ее на улице Пилсудского
[199]! А вместе с ней была…
Попельский повел себя совершенно по-другому, чем обычно. До сих пор он всегда выслушивал педагогические тирады пани директор до самого конца. До сих пор, уходя, он всегда говорил: "До свидания!". Ну, и никогда до сих пор он так сильно не хлопал дверью…
Львов, суббота 20 марта 1937 года, без четверти десять утра
Если бы Рита Попельская должна была откровенно сообщить, что доставляет ей столь же огромное удовольствие, как и катание на лыжах, она ответила бы: "прогулы занятий весной". Никогда не чувствовала она себя столь хорошо, когда ей удавалось уйти от бдительных глаз учителей, швейцара или других гимназических преследователей. Когда она сбегала из гимназии и через четверть часа исчезала в Стрыйском Парке, ее распирала радость, а уже потом, укрывшись среди кустов, она могла делиться своими секретами с какой-нибудь подругой по преступлению. До сих пор то была Ядзя Вайхендлерувна, только Рита сильно остыла к ней, заметив, что когда она рассказывала о своих спорах с отцом, Ядзя постоянно держит сторону "пана комиссара". И уже какое-то время поверенной ее тайн и сообщницей по побегам с занятий стала Беата Захаркевич, высокая и не очень-то красивая девушка, не очень-то лестно называемая "Тычкой".
Первый день весны
[200] немногочисленные и только наиболее отважные ученики почитали прогулами. В этом году весна начиналась в воскресенье. Но Рита посчитала, что имеет право этот день отпраздновать раньше, и уговорила поучаствовать в том же празднестве свою новую приятельницу. Поначалу Тычка упиралась, но сдалась, как только Рита пообещала открыть ей величайшую тайну своей жизни.
