Прошло добрых пятнадцать минут, пока Воронецкий не успокоился. Поток лежал на боку и тяжело сопел в свой кляп. На его обнаженном теле выступали багровые полосы.
— У меня не было выхода. — Воронецкий тяжело вздохнул. — Понятное дело, я мог выдать его полиции. Но кто тогда написал бы за меня диссертацию? Даже если бы я кого-нибудь и нашел, всегда имелась бы тень недоверия, не выдаст ли этот человек меня… А это животное никогда бы не выдало, поскольку выдало бы тем самым себя. Так или иначе, но я от него зависел. — Граф вытер пот со лба. — Вскоре он принес мне половину работы и затребовал новую девственницу. У меня никаких иллюзий уже не было. Я знал, что с ней случится… — Тут он снова вздохнул. — Ну мы все и повторили, с той лишь разницей, что девушка была из Кельц, а убил ее Поток… в Дрогобыче. Вся Польша гудела, все разыскивали Минотавра. — Тут он подмигнул Попельскому. — Ведь это же вы придумали, так? Весьма ловко. Словно из мифологии. Во всяком случае — произошло. Тем временем, Минотавр дописал работу и потребовал себе последнюю жертву. И вот тут что-то в нашей замечательно смазанной машинерии заело. Новоземская никак не могла найти девственницы. Тогда же у нее появилась Мария Шинок, посланная Неробиш. Новоземская, как бывшая бордель-мама, знала, как имитировать девственность. Я встретился с этой Шинок… Она была вовсе даже и ничего… У меня самого на нее встало… Но что же. Я посвятил ее в качестве очередной, как мне тогда казалось, последней жертвы. И вот тут появилась проблема. Поток каким-то образом узнал, что девственница ненастоящая… Он не мог ее поиметь, поскольку это противоречило бы его принципам… — Тут Воронецкий рассмеялся. — Так что он ее всего лишь покусал! — И тут же он сделался совершенно серьезным, словно смена настроений была его специальностью. — Зато все мы были вене себя от страха. Ведь девица осталась в живых: она помнила мое лицо, лицо Потока. Нужно было ее ликвидировать. К нашему счастью, она сошла с ума. И как, и скажите, неужто провидение не защищает меня?
Он поглядел на Попельского, но тот ничего не сказал.
— Только наш зверек хотел ням-ням, — Воронецкий зачмокал. — Последняя девочка была настоящей девочкой. Родом она была из Силезии. Воспитанница детского дома. Боязливая такая, чуточку заплаканная девонька… В самый раз, чтобы прижать к себе, утешить…
Воронецкий начал расхаживать вокруг Потока, тыча в него клюшкой, что его ужасно веселило.
— Ничто уже не могло помешать принесению последней жертвы, — продолжил он. — Нужно было все хорошенько предусмотреть. Жертвоприношение не могло произойти в Польше — здесь было очень опасно. Я связался с бароном фон Кригерном и простил ему свою сломанную руку. Видите, какой я был великодушный! В салон-купе я приехал с девицей во Вроцлав, а через несколько купе ехал Поток. На подъезде к Вроцлаву я переоделся женщиной. Впрочем, мне несложно изображать женщину, — он кокетливо поправил несуществующие волосы и начал заигрывать с Попельским. — Я отвез ее в гостиницу, которую рекомендовал мне фон Кригерн. При случае избавился от письменной машинки, на которой Поток напечатал мою, свою работу. Но это так, на всякий случай… ведь я на той же машинке печатал письма Новоземской от имени фиктивного графа фон Банаха. Предусмотрительная женщина приказала мне писать эти идиотские письма, чтобы обмануть возможное следствие… — Совершенно неожиданно он сменил тему. — Но во Вроцлаве было очень даже приятно. Я провел сильвестр с фон Кригерном, Поток — с последней своей жертвой.
Тут Воронецкий начал крутить головой и строить глупые мины, словно плохой актер.
— Ах, какая же она была перепуганная! — пищал он тонким голоском. — Все время спрашивала, зачем мне та женская одежда… А я ей на это: "Дорогая, мы же отправляемся на новогодний бал-маскарад. Ты чуточку подождешь меня в гостинице, а я за тобой приеду"…
Попельский закрыл глаза. Он уже не мог смотреть на Воронецкого, не мог слушать его искусственный голос, который был то сдавленным басом, то писклявым фальцетом.
— А потом я защитил диссертацию у Лукасевича, — услышал он как будто бы издалека. — Но! Но! Возвращаемся к нашему чтению!
Конечно, со стороны защищающегося были сделаны существенные шаги. Прежде чем приступить к начальным переговорам с научным руководителем, он сменил фамилию, взяв первую же пришедшую в голову. Его нынешнее имя ни в коей степени не могло ассоциироваться с именем Юлиуша, графа Воронецкого, который был в научной среде известен и уважаем за предоставление стипендий малоимущим молодым людям. Его сын не желал, чтобы его ассоциировали с отцом. Ведь это могло угрожать определенной сенсационностью, заинтересованностью работой и т. д. Сам же он желал защититься более-менее тихо и без особенного шума. В первую очередь необходимо было ликвидировать опасность того, что его истинное имя будет раскрыто. Фальшивый аспирант не мог позволить вести индивидуальные дискуссии со своим научным руководителем по работе in statu nascendi. Ведь такие консультации могли обнажить его незнание. На нескольких немногочисленных встречах с профессором Лукасевичем в Варшаве Воронецкий подергивал головой, смеялся сам себе, хлопал в ладоши, одним словом: притворялся чудаком и ученым не от мира сего. Говорил он очень немного, зато все замечания научного руководителя записывал очень даже тщательно. "Пускай моя работа сама говорит за себя", — повторял он. Поскольку в этой среде хватало даже выдающихся ученых, которые вели себя даже более экстравагантно, чем будущий доктор, Лукасевич и два рецензента приняли этот девиз за добрую монету, тем более, что диссертация и вправду была превосходной, если не сказать — новаторской.
И все закончилось именно так, как он все спланировал. Воронецкий стал доктором философии в сфере математической логики. Душеприказчик графа, знаменитый львовский адвокат, доктор Пржигодский-Новак не видел проблем с новым именем наследника, тем более, что вся процедура смены фамилии была проведена у него в канцелярии. Блудный сын сделался единственным наследником громадного состояния. Он решил осесть в Бараньих Потоках и начать новую жизнь. И так, наверняка, бы и сделал, если бы не страх, который проявлялся поначалу легчайшими уколами, но потом разросся словно раковая опухоль. Воронецкий панически опасался того, что когда-нибудь все узнают о преступлениях. Самой существенной угрозой для него были три особы, три самые главные dramatis personae: Новоземская, Неробиш и Поток В первую очередь, он вонзил в голову Новоземской спрятанный в трости смертоносный стилет. То же самое он собирался сотворить и с головой Неробиш, только это уже было нелегко. Все время к ней кто-нибудь приходил. К ней даже кто-то вламывался, когда сводни не было дома. И в конце-концов, когда для Воронецкого все сложилось тип-топ, под квартиру Неробиш, на улицу Жогалы, подъехал полицейский фургон, и несостоявшуюся жертву арестовали. Все Катовицы гудели по причине бабки, делающей аборты в какой-то норе. Многие женщины дрожали при мысли, что бабка могла наговорить в ходе следствия. Дрожал и Воронецкий. Только Неробиш относительно него ничего не сказала, за что он ей щедро отблагодарил, втайне передав большую сумму денег, благодаря которым та очень даже неплохо устроилась в тюрьме.
— Недавно я получил телеграмму от фон Кригерна. — Голос Воронецкого вновь раздавался с близкого расстояния. — Во Вроцлаве ему попортил крови ваш приятель, некий Эберхард Мок. Только фон Кригерн и не такие сложные проблемы решал, так что сам отстранит его от следствия. — Граф пренебрежительно махнул рукой. — Так что угрозу теперь представлял один только вечно голодный любитель девственниц. Но и тут Господь имел меня в своей опеке. Когда Поток убил полицейского у себя в квартире, в ходе полицейской облавы у него был только один путь бегства: по крыше в соседнюю подворотню, затем прыжок на галерею, где жилище снимал уже я. Я же как раз там был, поскольку уговорился встретиться с некоей прелестной молодой дамой. Так что Потока я приютил в своей холостяцкой квартирке. Там он сидел целых две недели, не выходя никуда, даже в сортир. Срал в ведро, а ссал в сливную раковину. Фуу! Знаете, как воняло!? Немцы говорят: "воняло по-звериному". Зверь вонял по-звериному! — Воронецкий вновь рассмеялся. — Через две недели я вывел его темной ночью и привез сюда. Здесь он жил полгода. А сегодня, комиссар, я выдам его в ваши руки. Рассказу конец. Пора появиться Тесею.
