— Как тебя зовут?
— Биби.
— И хорошо. Итак, тебя я уже знаю. А ты меня знаешь? Знаешь, кто я такой?
— Ну, такой элегантный мужчинка должен быть, по меньшей мере, директором, — широко усмехнулась та.
— Я полицейский, — коротко сообщил Мок. — Когда-то, в молодости занимался такими девицами, как ты.
— Ой, прошу прощения, — улыбка на губах проститутки погасла.
— Можешь не просить прощения, поскольку и не за что. — Мок выплюнул папиросу и кончиком ботинка раздавил окурок так тщательно, словно желая втереть его в тротуар. — Я говорю все это затем, чтобы ты знала, что меня обмануть нельзя. Поняла, Биби?
Девица, без слова, кивнула.
— Тебе холодно. Поужинать хочешь? — Мок показал ей монеты. — Это я дам тебе, чтобы ты могла заплатить за ужин. Пока что две марки. А ты останешься и будешь иметь глаза широко раскрытыми. Если приедет извозчик с номером 36 или 84, немедленно побежишь в ресторан, буфет или в карточный клуб, пока что не знаю, где я буду, и скажешь мне. После этого получишь еще две марки. И ведь ты меня не попытаешься обвести вокруг пальца, а, Биби?
— А что будет, — нагло глянула на него девица, — если мне попадется клиент, а эта тачка 36 не приедет?
— Что же, моя потеря. — Мок похлопал женщину по щеке. — Но тогда я еще когда-нибудь сюда приду и поздороваюсь с тобой. После этого отправлюсь на карты или на пиво, а тебе придется выглядывать тачку с номером 36 или 84. Аванс ведь взяла, так что отработать придется. Adieu!
Он направился в холл вокзала и взглядом начал выискивать какого-нибудь продавца газет, как вдруг услышал быстрый стук туфелек.
— Герр комиссар, — услышал он голос Биби. — Только что подъехал 36-ой. Так как, я получу остальное?
— Я слово держу. — Мок подал ей монетку. — Только не покупай на это ни сигарет, ни водки, потому что твой альфонс и так отберет. Лучше хорошенько поужинай, на разогрев можешь принять рюмочку шнапса, но не забывай — только одну!
— А шоколадку для ребенка можно? — спросила девица и, не ожидая ответа, поцокала каблучками.
Бреслау, воскресенье 10 января, без четверти девять вечера
Мок знал, что ничто так не обескураживает допрашиваемого, как тесная близость допрашивающего. Конечно, извозчика никто и ни в чем не подозревал, но нарушение невидимых границ чьей-либо индивидуальности уже вошло Моку в кровь. Он подошел к кабриолету номер 36, вскочил на козлы рядом с извозчиком и внимательно поглядел на него с расстояния в десять сантиметров. Полный мужчина несколько отодвинулся, но, все равно, двоим было тесно. Но Моку это нисколечки не мешало.
— Фамилия? — спросил он, подсовывая под нос возчику свое удостоверение.
— Похлер Генрих, — ответил тот, внимательно глядя на Мока. — Похоже, вы меня…
— А вот скажите мне, герр Похлер, — Мок был уверен, что сейчас услышит отрицательный ответ и сможет спокойно отправиться сыграть партию в скат или бридж, — не везли ли вы кого-нибудь в вечер кануна Нового Года отсюда, с вокзала, в гостиницу "Варшавский Двор"?
— Да, — ответил извозчик. — Двух молодых женщин. Иностранок.
Мок отодвинулся от Похлера, а потом сошел с козел. Он расселся в экипаже и внимательно глядел на возчика, надевая перчатки.
— Во сколько это было?
— Около десяти вечера.
— Почему вы считаете, будто бы они были иностранками?
— Между собой они разговаривали шепотом, но какие-то звуки я расслышал.
— И как бы вы определили этот язык?
— Slonsakisch, — без колебаний ответил извозчик. — Они разговаривали по-силезски
[18].
— Расскажите-ка мне все по порядку, с того самого момента, как они сели в ваш экипаж. Ага, и опишите их.
— Ну, сели они, — Похлер с беспокойством глядел на Мока. — Молодые. Красивые ли? Обе ничего. Одна была постарше, выглядела лет на двадцать с лишним, внешность такая… Смуглая… Турецкая… Вторая помоложе, лет, наверное, семнадцать-восемнадцать… Блондинка. Старшая показала листок с надписью: "Гостиница "Варшавский Двор". Мы поехали. Младшая сошла у гостиницы, старшая подала мне другой листок со словом "Моргенцайле"
[19], и еще какой-то номер, уже не помню. На Моргенцайле, под какой-то виллой, она сказала "стоп". Она позвонила в звонок на воротах. В вилле было темно. Одни собаки лаяли за оградой. Потом вышел камердинер, заплатил за обе поездки. Вот и все.
— Что означает "турецкая внешность"?
— Я знаю… Темная такая, смуглая, черноволосая, черноокая.
Мока заставило задуматься прилагательное "черноокая". Оно редко применялось, было каким-то нетипичным, литературным, стилизованным. Он поглядел на Похлера. Можно сказать, рафинированное слово, не соответствующее извозчику.
— Ну да ладно, хотя кое-что меня все же гложет. А почему вы не помогли той молодой девушке занести чемодан в гостиницу? Ведь он, якобы, был очень тяжелым.
— А его занесла другая девица. Рванула так, и раз-два доставила под двери. Потом быстренько заскочила в экипаж, и мы поехали на Моргенцайле. Это все.
Мок закурил и серьезно задумался. Две молодые девушки, разговаривающие по-силезски, если только можно довериться слуху извозчика. Одна отправилась в бедненькую гостиничку, что на самом деле была замаскированным борделем. Вторая вытащила ее чемодан из экипажа и занесла под двери. Зачем Анне была французская пишущая машинка? Быть может, это и вправду какое-то шпионское дело? Быть может, этот гитлеровец Краус был прав. А после этого какой-то худой преступник с крепкими зубами влезает в окно, насилует, убивает и грызет Анну, хотя и не ясно, как назвал это Лазариус, делает ли он все это именно в такой вот последовательности. Вторая же в это самое время едет в один из самых престижных районов Бреслау.
Мое очнулся от размышлений под настороженным взглядом извозчика Похлера.
— Мне показалось, что уважаемый господин заснул, — с улыбкой сказал возчик.
— А почему мы еще туда не едем? — глянул Мок на Похлера.
— Это куда же, уважаемый?
— На Моргенцайле!
— Тогда поехали!
Похлер поднял кнут.
— Погоди, погоди! — Мок схватил за рукоять кнута. — Это дело очень срочное. Едем на моем автомобиле!
