Потом он чувствовал только влагу на своих бедрах и ягодицах.
— Еще и обосрался, зараза!
— В говнях жил, так в говяах и сдох, — прогудел из-под окна низкий, хриплый голос.
Таким был реквием для Анатоля Малецкого.
XV
Эдвард Попельский обожал математические сравнения, поскольку был свято убежден, что все можно описать с помощью математических формул. Он считал, что человеческую жизнь можно представить как функцию, аргументы которой были бы временными единицами, а значения имели определенный качественный характер. Сам он в течение нескольких лет чертил кривую своей жизни как график такой функции, чьи значения были наслаждениями в области определений от минус одного до одного. После нескольких лет усердного начертания определенной кривой, которая составляла график функции, он заметил, что его жизнь можно было бы считать приближением к периодической функции с большими значениями на границе периодов. Он тщетно объяснял когда-то это открытие Леокадия, а когда та, несмотря на его многочисленные попытки, все же не поняла его толкований, сказал лишь: «Моя дорогая Лёдзю, когда я замечаю, что в моей жизни завершается какой-то период, я отдаюсь приятным наслаждениям и утехам. Таким образом, в конце этого периода наслаждения являются сильнейшими, и все повторяется сначала».
К наиболее острым гедонистическим излишествам Попельский, как и большинство людей, причислял половые отношения, а также пьянство и обжорство. По его классификации, это были наслаждения, отведав которых, он испытывал угрызения совести. Кроме того, они имели кульминационное свойство, росли, пока не достигали апогея. После совокупления он становился грустным и равнодушным, согласно словам Аристотеля о том, что каждое животное после полового акта становится подавленным. После алкогольных и кулинарных безумств ему казалось, что он уничтожает свой организм токсинами и разрушает его. В борьбе с пагубными, как он думал, последствиями наслаждений Попельский использовал различные противоядия: полный отказ от секса, диету и полное воздержание от алкоголя.
Гораздо безопаснее он считал роскоши, которые не вызывали ни малейших угрызений совести и не имели кульминационного характера. К ним принадлежали физические упражнения и приступы эпилепсии. Во время бега или вызванного им самим эпилептического припадка Попельский, конечно, не чувствовал ничего приятного, зато ex post
[34] его окутывало приятное расслабление, глубокое облегчение и истинное удовольствие. Кроме того, во время эпилептических приступов Попельский видел особые видения. Об этом он никому не рассказывал. Эти видения всегда состояли из двух эпизодов, причем первый довольно неожиданно переходил во второй. Например, когда-то ему привиделась прогулка с маленькой Ритой в каком-то парке. Вдруг дочь убежала от него и спряталась в кустах (первый эпизод). Когда он бросился к тем кустам, оказалось, что он был не в парке, а в пустыне, а его дочь играет песком (второй эпизод). Между первым и вторым эпизодами всегда были какие-то двери, некая черта, некий переход. Позже он переживал эти сны наяву, но второй эпизод на самом деле значительно отличался от того, что он видел во время нападения. Действительно, когда-то во время прогулки маленькая Рита убежала от отца в кусты. Когда он нашел ее, там, конечно, не было никакой пустыни, а росли деревья, а Рита не игралась песком, зато ломала сухие веточки.
Такие эпилептические видения Попельский считал пророческими и как-то даже использовал несколько из них в своей работе следователя. Поэтому это состояние позволяло совмещать приятное с полезным. Не удивительно, что Попельский часто провоцировал эпилептические припадки, направляя струю света в лицо, а потом махая рукой перед глазами, достигая эффекта мигания.
Так он поступил и сейчас. Попельский был дома один, у служанки был свободный день, а Леокадия играла в бридж в гостях у супругов Станьчаков. Комиссар лег в ванной и направил себе в лицо сноп сильного света настольной лампы. Оно равномерно било ему в глаза, а затем Попельский растопырил пальцы перед лицом и начал махать рукой, как будто обмахиваясь. Вскоре перед глазами замелькали черные пятна, которые начали сливаться, образуя через мгновение почти сплошной фон. Густая чернота преобладала, маленькие пятнышки света исчезали один за другим. К этому присоединился характерный звук, напоминающий шум ветра. Веки Попельский заслипались, а голова начала легонько биться об стенку, где Попельский предусмотрительно подложил подушку для ванной.
Он лежал на спине на какой-то машине, которая двигалась, и смотрел вверх. Над ним проплывали почерневшие от копоти своды, подпертые колоннами. Постепенно света становилось больше и, наконец, темнота осталась позади. Он сел, протянул руку за темными очками, но не нашел их.
Комиссар стоял на залитом солнцем дворе фабрики. Со всех сторон его окружали кирпичные стены. В центре двора лежали бочки. Изнутри одной доносился грохот. Попельский подошел ближе. Оттуда послышался детский плач. Комиссар огляделся и увидел на земле кирку. Поднял ею крышку и отбросил ее к стене. Заглянул внутрь. Там было что-то похожее на липкую масло, из которого вынырнули сначала длинные пальцы, затем тонкие запястья и, наконец, голова. Леокадия Тхоржницкая улыбалась кузену. Ее волосы были совсем седые, а лицо покрывали бесчисленные морщины. Открыла широко рот, показывая желтые зубы. Их было много, очень много. За одним рядом вырастал следующий. Они вырастали и на небе, достигая горла. Рот Леокадии был заполнен зубами.
Попельский очнулся. Первая мысль была о том, что ему следует изменить классификацию наслаждений. Контролируемые приступы эпилепсии больше к ним не принадлежали, а размер удовольствия этого дня на его графике измерялся отрицательными величинами.
XVI
Воскресные и праздничные утренники Попельский, преимущественно, до полудня проводил в постели. Но просыпался намного раньше, чем в будни, хотя спать ложился, независимо от дня недели, около четырех утра. Его пробуждения в воскресенье, после того как он спал всего три часа, объяснялись привычками, связанными с утренней активностью маленькой Риты. Его дочь в возрасте примерно от трех до шести лет в будни находилась под опекой отчасти тети Леокадия, отчасти — служанки Ганны Пулторанос. Зато в воскресенья и праздники Эдвард давал обеим женщинам возможность немного передохнуть и сам занимался малышкой. Итак, проснувшись в воскресенье около семи, Рита откидывала прочь свою хорошенькую куколку в гуцульском наряде, а потом громко и решительно требовала общения с отцом. Эдвард просыпался невыспавшийся и, в полусознании, вытаскивал ребенка из кроватки и забирал к себе. В своей постели он пытался усыпить девочку, напевая колыбельную, но все было тщетно, ребенок полностью просыпался и звуки песенки ее только развеселяли. Если он пытался уснуть сам, дочка не давала ему заснуть. Когда отец закрывал веки, она раскрывала их своими пальчиками, требуя, чтобы папа не спал и играл с ней. Эдвард терпеливо выдерживал шалости малышки, хотя иногда отдал бы все, чтобы ему дали хоть немного поспать, особенно после какой-то бурной ночи, когда тело было утомлено алкоголем или развратом, а чаще всего — и одним и другим одновременно.
