III
Он щипал себя за руку так долго, пока не почувствовал, как поцарапал кожу остро подпиленным ногтем. Выплюнул изо рта какой-то кожаный предмет. Его собственный кошелек оказался рядом с голыми, поросшими волосами, ногами. Огляделся вокруг. Он и дальше был на дворе фабрики ультрамарина. Солнце зашло, а ветер неистово хлопал пустыми оконными рамами об стены цеха. Кирки и след простыл. Казя Марковский также исчез. Две параллельные линии тянулись от места, где он лежал, до ворот. Какую-то минуту Попельский задумывался над их происхождением и сделал ужасающий вывод. Эти линии были следами ног ребенка. Мужчина в котелке тянул мальчика, перебитые ножки которого оставили на песке две канавы. От мысли о том, как болели поломанные ноженьки Казя, которые бессильно волочились по земле, комиссара пронзила дрожь.
Холод, который он чувствовал, был вызван не только мыслями о страданиях Казя, но и отсутствием некоторых частей одежды. Попельский удивленно увидел, что на нем нет ботинок, носков, брюк и кальсон, зато верхняя часть осталась полностью. Он напряг память, чтобы восстановить события. С ним произошел неожиданный приступ эпилепсии, его тело выгибалось в судорогах, а мужчина в котелке его раздел. Попельский прекрасно понимал, зачем незнакомец сделал так. Это было сделано с предохранительной целью: отсутствие штанов и белья не давала испачкать их непроизвольными испражнениями, которые часто сопровождали приступ. К счастью, не в этот раз. Он позаботился обо мне, подумал Попельский, он заботливый и милосердный. По-дьявольски милосердный.
Его одежда лежала, аккуратно сложенная на одной из бочек у браунинга. Попельский быстро, просто посреди двора, натянул белье, штаны и ботинки и побежал к шлагбауму. Извозчик продолжал там лежать, прикованный к колесу, и следил за комиссаром разъяренным взглядом.
— Как он его нес? — спросил Попельский, наклоняясь над извозчиком, но вонь чеснока заставила его отвернуться. — Ребенок очень плакал?
— Где-е-е там, — буркнул тот. — Совсем не плакал… Спал… Убежал с тем малышом, где-то с полчаса назад… Ну, раскуйте меня, потому что мы руки затекли!
— Почему твой сообщник, который нес покалеченного ребенка, не забрал тебя с собой? — Попельский облегченно подумал, что Казя потерял сознание и не чувствовал боли.
— Какой сообщник? — Удивление извозчика казалось неподдельным.
Но Попельский встречал немало таких искренних удивлений в своей полицейской практике. Видел такие актерские достижения, что вопрос извозчика смахивал на дешевый трюк. Он размахнулся и ударил ребром ладони по грязной шее. Извозчик дернулся и захрипел, как пес.
— Ты, паскуда! — рявкнул комиссар. — Ты думаешь, я не понимаю, что он оставил тебя здесь, чтобы меня обмануть, чтобы я ничего не заподозрил! Га? Как ты сказал? Батяр из-за угла? Ты, сволочь большевистская! Как зовут твоего сообщника? Ты вместе с ним калечил этого ребенка?
Следующий удар по шее отнял вознице язык. Он выпучил глаза и высунул язык, а в легких разлегся какой-то высокий, свистящий звук.
И тут Попельский издал такой же звук, как его жертва. Что-то тонкое и металлическое хлестнуло его по свежезажитой ране на голове. По лбу и шее потекли теплые ручейки. Комиссар резко обернулся и отпрыгнул от экипажа почти вслепую, потому что кровь заливала ему глаза. Вытер ее с век и увидел, как возле него стоит, покачиваясь, какой-то тип. Он был в грязной форме и явно пьяный, радостно что-то кричал и усиленно размахивал кнутом. Во второй раз взмахнул ремнем с металлическим шариком на конце в сторону Попельского. Но при этом потерял равновесие и глухо шлепнулся на мостовую.
Попельский наклонился над ним и врезал ему несколько пощечин. Пьяница не отреагировал. Комиссар осмотрел его голову и конечности. Все было в порядке. Снова дал ему пощечину и почувствовал резкую боль в запястье. Слишком часто я бью людей, подумал он с горечью. Пьяница открыл глаза, широко улыбнулся Попельскому, а потом снова закрыл веки и громко захрапел. Комиссар вытащил из кармана брюк платок. Вытер лысину от крови и пота, перевел дыхание, закурил сигарету и яростно зыркнул на извозчика.
— Ну как мне сейчас все достали, — отчетливо произнес он. — А больше всего — ты, тварь, и твой ужасный смрад! Если сейчас не скажешь мне…
Попельский не успел закончить предложение, потому что среди хрипения расслышал какие-то невнятные слова.
— Гибала Альфонс, — хрипел извозчик. — Полицейский информатор.
— Что ты сказал?! Повтори!
— Гибала Альфонс, информатор аспиранта Грабского. Я не знаю того, что меня нанял у вокзала!
Попельский еще раз вытер голову. Потом приблизился к спящему пьянице, легко поднял его под мышки и забросил в экипаж. Тогда расковал «информатора» и кивнул ему на место на облучке.
— Поехали на Лонцкого. Там Грабский подтвердит твои слова. И тогда я попрошу у тебя прощения. Я комиссар Попельский.
— Если б не знал, кто ты такой, то не признался бы, что я информатор, — прорычал Гибала и стегнул коня. — В заднице я имею твои извинения, Лыссый.
Экипаж тронулся. Попельский был почти уверен, что так жестоко обошелся с полицейским информатором, человеком, который, как и он сам, стоял на страже закона. Пускай там, но он избил собственного коллегу. Гибала сослался на Валериана Грабского, который работал с Попельский много лет. Но не имя коллеги заставило комиссара поверить вознице, а смелый, даже дерзкий ответ, где именно тот имеет вероятные извинения полицейского. Высказываться таким образом не мог себе позволить ни один обычный извозчик.
— Подожди! Если сказанное тобой — правда, то ты тоже вроде бы полицейский. То есть мой подчиненный. Пойдем со мной! Обыщем здесь пустые помещения. Может, найдем еще кого-то, кроме этого кіруса
[45].
Гибала взглянул на Попельского полным ненависти взглядом.
— Ну, прости меня, — сказал комиссар, протягивая руку вознице. — Не на Лонцкого, я прошу прощения сейчас.
Гибала не протянул комиссару руки, спрыгнул с передка, пересек двор и поднялся по лестнице на платформу. Собственно говоря, Попельский был доволен его поведением. Любое приближение к этому человеку, даже пожатие руки, вызывали у него отвращение из-за чесночного запаха, который он ненавидел. Когда его дочь Рита была маленькой, он любил спрашивать ее: «Чего папочка больше не любит?»— «Жары, грязи и вони», — отвечал ребенок.
IV
Экипаж миновал университет и свернул направо. Через мгновение был под домом Рогатина. Попельский взглянул на Ритины окна и впервые в тот кошмарный день им завладело чувство, что отличалось от ярости, страха, стыда или нежелания. Когда комиссар увидел Риту с Ежиком на балконе, его охватила такая нежность, что он был готов обнять даже извозчика, от которого разило чесноком. Упал всем весом на сиденье, чуть не задавив бесчувственного пьяницу. Вздох облегчения было таким громким, что его услышал даже чистильщик обуви в клетчатой фуражке, который долго заглядывался на Попельского, после чего вернулся к своим обязанностям, а именно продолжил чистить ботинки какой-то студентке, безуспешно пытаясь при этом заглянуть ей под юбку.
