Наконец Гнатышак завернул налево, на улицу Кубасевича и остановился возле табачной лавки. На площади Брестской унии царило оживленное движение. Крестьяне раскладывали на прилавках ларьков молоко, яйца, живых кур и разнообразные ранние овощи. У Попельского аж слюна потекла при виде молоденькой редиски, которую он обожал. Почувствовал утренний голод. Вышел из автомобиля и в сопровождении полицая медленно подошел к двери дома номер десять. Громко постучал в окно дворника. Заспанный мужчина, увидев полицейского в форме, быстренько открыл дверь.
— Фамилия и профессия! — повышенным тоном сказал Попельский, который все бы отдал, чтобы только не видеть больше сейчас никаких сторожей и дворников.
— Да дворник, Пинач Казимир, — отвечал тот немного испуганно.
— Марцелий Вильк здесь проживает? — Комиссар не понижал голоса.
— Да живет на третьем этаже в пятнадцатой квартире.
— Куда выходят окна его квартиры?
— Одно около дверей на балкон. — Пинач уважительно смотрел на полицейского, который стоял рядом с грозным выражением лица. — А второе выходит на улицу.
— Какое? То, что слева?
— Ая!
Попельский обстоятельно осмотрел указанное окно. Стена везде была гладко оштукатурена. Никто не смог бы спуститься по ней, не получив повреждений, а об тротуар разбился бы даже знаменитый эквилибрист человек-муха, чьи выступления собирали во Львове огромные толпы, пока акробат не упал с здания на улице Легионов.
Попельский приказал Гнатышаку следить за окном и стрелять, если кто попытается сквозь него убежать, а сам двинулся через двор на балкон-галерейку на третьем этаже. Через мгновение он уже стоял под дверью с номером пятнадцать. Вытащил из кармана браунинг. Напряг мышцы рук и ног. Так же замирали его мышцы во время оргии в вагоне, когда он замедлял фрикционные движения. Сейчас он имел полную власть над Иродом, так же, как это бывало с проститутками, что постанывали под весом его тела. Преступник наверняка сладко спал в своем доме, не подозревая, что настал его конец. Попельский стоял со снятым с предохранителя пистолетом и представлял себе какое-то неосторожное движение Ирода, грохот выстрела и красное пятно крови, что разливается на груди садиста, который мучает детей.
Комиссар не собирался рисковать. Снял пиджак, жилет и галстук. Все это повесил на перилах. Уперся в них, а потом со всей силы кинулся на закрытую дверь. Его девяностокилограммовое тело чуть не ввалилось в помещение вместе с косяком, обломками досок и чешуйками масляной краски, как вдруг дверь открылась, и в ней предстал худощавый мужчина с узелком под мышкой.
— Что такое! — рявкнул он. — Нападение! Караул, полиция!
— Это я полиция. — Попельский отскочил и направил браунинг на мужчину.
— Как раз вовремя, потому что я как раз на работу фалюю
[60]. — Мужчина усмехнулся. — А что случилось? Может, того нашли, что у меня документы заіванив
[61] полгода назад, а, пан начальник? Полиция не спешит, или поступает справедливо…
— Где у вас вытащили документы?
— Да я знаю где! Где-то на Клепарове. Да я накиряный был!
Попельскому случилось несколько раз в вагоне неожиданно утратить мужскую силу. Когда все эти упражнения, напряжение мышц и замедление заканчивались позорным бессилием.
Обычно он добирал тогда бутылку водки, чтобы напиться. Но сейчас у него не было при себе ни капли алкоголя. Хотя жаждал его, как никогда.
XII
Громкий детский плач разбудил Риту Попельскую. Она открыла заспанные глаза. Ежик в своей кроватке трепал сетку и пытался из нее вылезти. Характерный запах и ползунки, обвисшие между ножками мальчика, свидетельствовали о здоровой и регулярной пищеварительной функции.
Рита тяжело поднялась и села на огромном супружеском ложе. Посчитала дни и поняла, что сегодня бесполезно надеяться на помощь Ганны, которая в последнее время распределяла обязанности между двумя семьями. Никто мне сегодня не поможет, никто не уймет ребенка.
Оперлась локтями на колени, а лицо, еще теплое со сна, спрятала в ладонях. Ей не хотелось вставать и смотреть на свою изысканную спальню с темно-коричневыми обоями в золотые цветы, не хотела видеть большую хрустальную люстру, над которой вверху стреляли из луков маленькие амурчики, не желала смотреть на геометрические картины, изображавшие какие-то цилиндры и конусы, которые двигались по эллиптическим орбитам. Хотела лишь прижаться лицом к маленькой кружевной подушечке, на которой спала еще с детства. И заснуть, да, заснуть! Спать долгие часы, а еще лучше — проспать целый день, чтобы не думать, не вспоминать прошлого, ничего не делать и не выполнять простых, идиотских домашних обязанностей, каждая из которых ассоциировался с чем-то отвратительным, болезненным, невыносимым!
Однако был тот, кто безжалостно не давал Рите заснуть, кто несколько раз будил ее этой ночью, кого невозможно было упросить, задобрить, кто был полон неуемной энергии. Ежик стоял в кроватке, вонял и неистово орал.
Рита взяла ребенка под мышки и понесла мыть. Поставила малыша в ванную и открыла кран. Сняла ползунки и пеленку. Из нее выпала вонючая кучка. Бурлящий поток воды подвинул ее к стоку, который сразу забился. Вода в ванной стала грязной и начала подниматься.
Рита взяла ребенка одной рукой, а второй, свободной, глотая слюну, чтобы подавить сразу, пробила сток. Попка ребенка отпечатала на ее халате коричневое пятно. Ее едва не стошнило.
Ежик, что и до сих пор сидел у нее на руке, заинтересовался предметами, которые стояли на полочке под зеркалом. Протянул ручку, и оттуда упала тяжелая бутылочка духов. Когда она разбивалась о край ванны, а пахучая жидкость «Le Narcisse Bleu» смешивалась со зловонной водой, Рита почувствовала, как слезы набегают ей на глаза. Однако это не были слезы сожаления или отчаяния.
Поставив ребенка в умывальник, она сбросила с себя халат и принялась над ванной до красноты тереть свои руки вплоть до локтей борным мылом и рисовой щеткой. С трудом сдержалась, чтобы этой жесткой щетиной не проехаться по нежному тельцу сына.
Когда Рита наконец помыла ребенка и вышла из ванной, она вся вспотела и дрожала. Тяжело села на кухне и неподвижным, бессмысленным взглядом уставилась в стол. Потом заставила себя встать, надеть чистый халат и сварить сыну кашу с молоком. Посадила Ежика на детский стульчик с поперечиной, которая не давала ребенку выпасть, добавила в тарелку с кашей малинового сиропа и начала кормить малыша. Но мальчик не проглотил кашу а, подержав минутку во рту, выплюнул на слюнявчик. Со следующей ложкой было то же самое. Рита склонилась над ним, легонько взяла его ладонью за щечки, от чего ротик Ежика превратился в некий клювик. Влила туда следующую ложку, но малыш немедленно выплюнул густую жидкость.
