— Доченька, — молвил он ласково. — Я сегодня к тебе зайду. И тогда поговорим. Расскажешь, что случилось. А сейчас прости. Я жду важный звонок.
Положил трубку и громко захлопнул Горациевы «Оды». Телефон зазвонил во второй раз. На этот раз Попельский поднял трубку после третьего сигнала.
— Я не буду сидеть дольше с этим ребенком дома, вы понимаете, папа? — Рита раздраженно шипела в трубку. — Ежик аж кипит энергией, он должен выбегаться. Завтра пойду с ним на детскую площадку или в парк, нравится вам это или нет!
— Поживи несколько дней на Крашевского, — спокойно посоветовал комиссар. — Ганна и Леокадия помогут тебе с ребенком.
— Вы что, шутите? — шипение приобрело вопросительную интонацию. — Я отнюдь не желаю снова жить с тетей. Достаточно, что прожила с ней восемнадцать лет! Это уж слишком!
На этот раз Рита первой бросила трубку. Попельский подумал, что дочкины выводы лишены логики, ибо вскоре они и так будут жить все вместе на Понинского. Кроме того, ее поведение была ему непонятно, ведь в последнее время Леокадия относилась к Рите очень нежно. Комиссар решил, что Ритина способность логически мыслить чрезвычайно пострадала. Вытащил сигарету из портсигара и постучал ею о стол. Потом закурил, сплел ладони на затылке и потянулся на стуле. Дочерин звонок, несмотря на все, очень его обеспокоил. Рита, которая была с детства непослушной, после рождения Ежика отнюдь не стала больше считаться с родительскими приказами и запретами. Она была нетерпелива и своевольна, а его предостережения и советы объясняла чрезмерной суровостью подозрительного полицейского, упрямого пса-ищейки, который всюду вынюхивает преступления и сговор. Конечно, Попельский был недоверчивым следователем, но одновременно и снисходительным отцом. Он знал, что после третьего звонка, который прозвучит через минуту, сможет позволить Рите выйти из дома и пойти с Ежиком на детскую площадку. В конце концов, ее охранял таинственный опекун, посланник Моше Кичалеса.
Когда телефон зазвонил в тот вечер в третий раз, Попельский поднял трубку после первого звонка.
— Я разрешаю тебе выйти из дома, — сказал он. — Можешь завтра пойти погулять.
— И премного благодарен, что позволили мне шпацір-ґанґ
[70], — услышал он тихий голос, который сразу замолчал.
Попельский также молчал. Сейчас он должен сказать кое-что, по чему его собеседник его узнает. Вытащил из кармана пачку из-под сигарет.
— Глиста, — прочитал медленно.
— Через полчаса, — послышалось из трубки. — Можешь быть в «Калушской пивной». Знаешь, где это?
— На Лычаковской.
— Сиди там и жди терпеливо. Без шапокляка на голове.
В трубке зазвучали короткие гудки. Попельский поднялся и взглянул на часы. В течение получаса он быстрой походкой должен успеть добраться туда пешком. Застегнул воротничок сорочки, поправил янтарную заколку в галстуке, а потом мягкой тряпочкой вытер пыль с ботинок. Хлопнул себя по брюху, обеспокоенно поняв, что оно немного увеличилось, надел шляпу, закинул на плечо пиджак и вышел из комнаты. На лестнице услышал звонок своего телефона. Тихонько выругался, хлопнул ладонью по перилам и сбежал вниз. Дочкины истерики ему надоели.
XVII
«Калушская пивная», несмотря на место расположения, считалась хорошим рестораном, где подавали вкусные домашние обеды. В полдень сюда ходила преимущественно ремесленная молодежь и мелкие чиновники с расположенной поблизости воеводской управы, которую продолжали звать «наместничеством», и даже студенты медицинского факультета. Интерьер здесь был скромный, хотя определенного шика добавляли изогнутые стулья, напоминавшие про «Венскую кофейню» или «Cafe de la Раіх». Вечерами сюда приходили братья Кубиш, дуэт аккордеонистов, который привлекал своей музыкой умелых и не очень танцоров.
Попельский принадлежал ко второй категории и, как только мог, избегал ресторанов, где надо было танцевать. Он прекрасно осознавал, что ему медведь наступил на ухо и, как говорила Леокадия, даже дуб Гроттгера в Иезуитском саду имел лучше чувство ритма. Его раздражали музыка и танцоры, что кружились в вальсе, и разъяряли пренебрежительные взгляды немногочисленных и случайных партнерш в танце. «Калушская пивная» предлагала таким безнадежным танцорам, как комиссар, совсем другие прелести. К ним принадлежало отличное львовское пиво и простые, но вкусные закуски.
Попельский сидел, как этого и требовал Мордатый, без шляпы, у столика в углу, а перед ним стояла сотка чистой, кружка пива, жареный сыр с зернышками тмина и кружками поджаренного лука и розовая, благоухающая сарделька, по которой стекала горчица. Эти вкусности были вознаграждением за надоедливую музыку и идиотский цокот каблуков по доскам пола, посыпанных опилками.
Он выпил полрюмки, наколол сардельку на вилку и с легким хрустом разгрыз ее кожуру. К желудку поплыла приятная жгучая жидкость, а сразу за ней — душистый сардельковый сок. Комиссар аж покраснел от удовольствия. Откусил кусок сыра, и освежающий аромат тмина наполнил ему рот. Тогда к нему подошел низкий официант с жесткими усами, подкрашенными черной краской.
— Уважаемый пан кумисар, — кельнер склонился над Попельским. — Кое-кто попросил меня передать, чтобы вы через пять минут спустились в погреб за баром. Я очень прошу прощения, но кто-то мне сказал и говорил, что пан кумисар очень ласковый…
Попельский дал ему десять грошей и показал, что тот может идти. В течение пяти минут выпил водку, съел сыр и сардельку, выпил полкружки пива, вытер губы и направился к бару.
— Где дверь в погреб? — спросил у бармена, чувствуя, что водка сильно его разогрела.
— А туточки, туточки, — показал тот на массивную, закрытую на засов, крышку в полу.
Комиссар поднял крышку и взглянул вниз. В темноте ничего не мог разглядеть. Бармен стоял и выжидательно смотрел на него. Открытая крышка мешала ему работать.
— Закрой за мной! — бросил Попельский и спустился по крутой лестнице. За ним раздался скрежет засова.
— Вы не бойтесь, — послышалось из темноты. — Как закончим, то надо постучать и откроют. Я выйду другой дорогой. А теперь будем тут во темноте болтать.
В погребе прохладе царила мягкая, бархатная темнота. Пахло квашеной капустой и пивом. Попельский поискал руками вокруг себя. Нащупал бочку. Оперся локтем на ее окованный край.
— Полгода назад кто-то на Клепарове засмитрав
[71] у пьяницы документы на имя Марцелия Вилька, — начал комиссар. — Повторяю еще раз. Марцелий Вильк. Мне надо найти этого вора. Не для того, чтобы его посадить. Нет. Ничего ему не сделаю, он мне не нужен…
— И вас интересует тот, что купил, а? — послышался голос вблизи.
— Да. Тот, что купил, убил ребенка. Это преступник…
