— Теперь он уже не заснет, — мрачно сказала Рита. — Вы его так разбудили.
— С завтрашнего дня мой внук, — Попельский начал одеваться, — может всю свою энергию тратить на детских площадках и в парках.
— Правда? — Рита радостно улыбнулась. — Можно?
— Через четверть часа город будет освобожден от чудовища.
Комиссар поцеловал внука и дочь, а потом вышел из спальни.
XIX
Попельский сел в машину и резко тронулся. Ехал в сторону Казимировской. Сегодня он больше не откладывал финала своего расследования, не сравнивал телесной роскоши в вагоне поезда со счастливым завершением дела, к которому сейчас приближался, не наслаждался своей властью над преступником, ехал быстро, резко и небезопасно.
Неподалеку от памятника Смольки он чуть не столкнулся с мотоциклистом, наконец, по собственной вине. Мгновенно резко повернул руль и, объехав мотоцикл, заехал в короткую улочку Коллонтая, что вела к «Бригидкам». Взглянув в зеркальце, увидел мотоциклиста, который потерял равновесие, в результате чего коляска оторвалась от мостовой. Однако он совсем не думал о нем или пассажире коляски. В ушах звучал разговор с Мордатым.
Вор течение получаса получил нужную Попельскому информацию. Оказалось, что один из смотрителей получил в кабаке за оперой, где собирались извозчики, заказ на краденный паспорт. Заказчиком был мужчина, который странно себя вел. Его котелок был надвинут на глаза, а шарф закрывал половину лица. Однако самым странным было то, что он велел отнести ему краденый паспорт на дом, по адресу: улица Бернштайна, 5, сутерини
[73]. Стащив его у какого-то пьяницы на Клепаровской, карманник попросил Мордатого, чтобы тот вместе с несколькими другими подстраховали его во время передачи заказчику «фанта»
[74]. Вопреки опасениям, страховка оказалось ненужной, и все произошло очень спокойно. Под чутким оком товарищей в тайнике, воришка передал заказанный паспорт, получил деньги и безопасно покинул дом.
Попельскому не давало покоя одно существенное замечание Мордатого. Этот вор, который тогда следил за безопасностью своего товарища, стоял у окна в помещении заказчика в полуподвале. Заглянул внутрь и увидел парня-подростка. Мордатый назвал его «ментекаптусом»
[75]. Когда Попельский пытался узнать что-нибудь о поведении парня, Мордатый сказал: «Это конец нашего уговора, пулицай», и положил трубку.
Было почти пол-одиннадцатого, когда Попельский припарковал авто у комиссариата на Казимировской. Вышел и через несколько секунд оказался на улице Бернштайна. В каменном доме под номером 5 был ремонт. Перед домом возвышались леса, а на них стояли жестяные бочки с известью. Возле бочек сидел какой-то парень, который курил сигарету и болтал ногами. Пожалуй, это был сторож, который караулил оставленные рабочими материалы. Он внимательно взглянул на Попельского и, оценив его наряд, быстро решил, что этот элегантный пан не может быть вероятным вором штукатурки, сухой краски и бетонного раствора.
Комиссар вошел в дом, никем не потревоженный. Двери были открыты настежь, что свидетельствовало о том, что дворник или не проживал здесь, или не выполнял функций ночного сторожа. Слабенькая лампочка освещала какой-то приклеенный листок и список жильцов. И то и другое было написано кривыми буквами. Короткое объявление сообщало, что ожидается проверка трубочистом печей, и требовало обязательного присутствия в это время всех жителей. Список жильцов был длинным и состоял из двадцати пяти фамилий. Под словом «сутерини» виднелось «Бернард Гарига».
Попельский сошел по ступенькам вниз и увидел напротив входа в подвал двери в квартиру Гариги. Из-под них падал узкий луч света, едва рассеивая темноту коридора. Комиссар снял шляпу и припал к двери ухом. Услышал лязг тарелок и писклявые возгласы. Вышел во двор и тихо приблизился к окну, подоконник которого находился на высоте нескольких сантиметров над уровнем земли. Стал на колени у стены, а затем осторожно заглянул внутрь.
Окно было отворенным и неприкрытым. Убогую комнатку заполнял стол, покрытый клеенкой. Возле него сидел седоватый мужчина в сорочке без воротничка и жилете. Его большие натруженные ладони лежали на столе. Очевидно его возмущало содержание книги, которую он читал, потому что человек ежеминутно крепко сжимал кулаки, аж белели косточки. Рядом стоял хорошо сложенный парень лет пятнадцати. Его коротко стриженная голова сужалась кверху, как будто конус. Маленькие глазки глубоко сидели во впадинах, окруженных темными кругами. Обе руки парень запихнул в грязные тарелки и совал посуду по столу. Тарелки стучали одна о другую и брякали. Эта забава очень развлекала его, потому что позвякивание посуды ежесекундно сопровождалось веселым попискиванием.
— Оставь это, — ласково обратился мужчина к парню. — Потому что у папы голова болит.
Попельский ударил дулом пистолета оконную раму, и та стукнулась об горшок с цветком. Комиссар стоял на корточках в открытом окне и целился из браунинга в обоих мужчин. Согласно полицейской инструкцией, он должен был явиться сюда днем в сопровождении по крайней мере двух посторонних свидетелей и домовладельца, а в случае его отсутствия попросить прийти его жену или кого-то из старших жителей. Обыск ночью должен обосновываться ордером. А единственное объяснение, которое приходило ему сейчас в голову, звучало так: «Я выбрал ночь из-за фотосенситивной эпилепсии». Все, что делал сейчас Попельский, могло в будущем довести его до дисциплинарного наказания. Но законные действия в этот момент все равно не имели значения. Комиссар почувствовал горечь в горле. Это был вкус разочарования.
Мужчина у стола ничуть не напоминал преступника с фабрики ультрамарина.
XX
Попельский отодвинул на окне горшок с геранью и стал ногой на подоконник. Взглянув на свой тонкий шелковый носок, он почувствовал отвращение, что в этом новом, безупречно чистом бежевом костюме, в этой благородном дорогом белье ему приходится залезать в какой-то вонючий притон, да еще и через окно, чтобы не терять жильцов из поля зрения. Схватился одной рукой за раму и забрался на подоконник. Тяжело спрыгнул на доски пола. С них поднялось облако пыли, которая оседала на его блестящих коричневых ботинках.
Продолжая держать под прицелом обоих мужчин, Попельский подошел к угольной плите, возле которой на лавке стояло ведро с водой и полотенцем на дужке. Поднял сначала одну, а потом вторую ногу и вытер о полотенце пыль с носков ботинок.
— Вы испачкали мне полотенце, — медленно произнес мужчина, что было вскочил и сейчас же снова сел на стул.
Попельский мысленно проклинал это расследование, которое искушало его и подводило именно тогда, когда вот-вот можно было ждать окончания. Он вел его отчаянно и безрезультатно, вопреки всем инструкциям, вопреки полицейским правилам, даже вопреки собственной чести. Не брезговал помощью негодяев и воров, бил и унижал невинных людей лишь для того, чтобы в очередной раз пойти по ложному следу, получить ненужную информацию, дать какой-то обет, которому не суждено исполниться. Залезал в грязные норы, в притоны извращенцев, что успокаивали собственную похоть скрученной свиной кожей, пачкал себе одежду и совесть (именно так, в такой последовательности!) и превращался в плаксивое существо, которое охватывало все большее разочарование, которое он заливал водкой и притуплял развратом.
