Через миг Ежика позвала мама. Но он не выбежал к ней, а залез поглубже под крышку и ждал дальнейшего развития событий.
Мама вышла и сразу его увидела.
— Ах ты, проказник! — воскликнула она и вытащила сынка из его тайника. — И куда это ты спрятался?
— Какой хитрый малыш, — подхватил пан Гисс. — Я и не увидел, как он залез сюда!
Мама явно не испытывала к Гиссу особой симпатии, ибо не отозвалась ни словом и, подняв Ежика вверх, посадила его в коляску.
Выехали на улицу. Ежик бросил погремушку на тротуар и громко крикнул в знак того, что коляска должен немедленно остановиться. Мама выполнила его просьбу, подняла игрушку и протянула сыну. Однако малыш не отреагировал, потому что его внимание привлекло поведение чистильщика обуви, который обычно сидел под их балконом. Этот человек внезапно перестал чистить ботинки и, не смотря на протесты клиента, которого он только что обслуживал, свернул тряпку и запихнул ее вместе с коробочками гуталина себе в карман. Нетерпеливая мама не ждала, пока Ежик возьмет в нее игрушку, бросила ее малышу и двинулась дальше, толкая перед собой низенькую, плетеную из лозы, коляску. Ежик выглянул из нее и увидел, что чистильщик быстро идет за ними.
Через минутку мама ускорила шаги. Однако ребенок заметил, что они как раз ехали мимо пассажа с застекленной крышей, где расположились лавки с мороженным и игрушками. Ежик показал ручкой на вход в пассаж и громко вскрикнул.
— Ежик, маленький мой. — Мама склонилась над сыном и поцеловала его. — Если будешь послушным, то вскоре придешь сюда с дедушкой, а сейчас мама очень спешит!
Ежик снова заорал и резко поднялся. Коляска пошатнулся, потому что малыш пытался перебросить через его край свою толстенькую ножку в шерстяном чулке.
— Успокойся, мышонок, потому что не поедем туда, где тебе понравится! — предостерегла мама. — А ты знаешь, куда мы едем?
Мальчик на минуту успокоился и внимательно смотрел на Риту.
— До нашей новой хатки, — сказала она. — И ты сможешь бегать по своей новой комнатке!
Это усмирило Ежика на несколько минут, которых было достаточно, чтобы мама доехала с ним до трамвайной остановки. Там малыш тоже вел себя вежливо, потому что трамвай, который люди на остановке называли «десяткой», подъехал очень быстро. Ежик не на шутку разнервничался, когда вдруг какой-то усатый пан поднял его коляску вверх и поставил в трамвае. Мальчик расплакался и долго не мог успокоиться, хотя этот пан, несмотря на слабые мамины протесты, смешил Ежика. Не помогло даже декламирование мамой стихотворений о возвращении папы и о палке, которой его ударили по голове
[88] и мамины объяснения, что пан на вершине колонны, мимо которой они проезжали — автор этих стихов. Ребенок угомонился лишь тогда, когда мама показала на большой дом, где, как она объяснила, живут солдаты, которые своими ружьями будут мужественно защищать нашу страну от немцев. Потом они долго и нудно ехали между домами и костелами, а Ежик тем временем засматривался на причудливого щенка, которого держал на коленях элегантный господин с незажженной сигаретой в длинном мундштуке. У песика были острые уши, веселые глаза и черный нос, на котором кожа лежала несколькими складками. Мама назвала его бульдогом, но элегантный пан, улыбаясь, поправил ее, сказав, что это — боксер. Это явно было какое-то необычное существо, потому что, несмотря на недовольство кондуктора, вокруг собачки столпились едва ли не все пассажиры трамвая.
Наконец доехали до нужной остановки. Элегантный пан вынес из трамвая сначала боксера, а потом коляску с Ежиком, после чего сопровождал их еще несколько минут, подобострастно говорил что-то маме и постоянно поднимал шляпу, которая показался Ежику похожей на дедушек котелок. Видимо, это привело к тому, что малыш почувствовал к господину определенную симпатию, в противовес маме, которая вскоре что-то резко ответила ему и быстро направилась к большому зданию среди деревьев.
Там она втянула коляску на второй этаж, а Ежик поднимался по лестнице, используя для этого все четыре конечности. Через минуту оба оказались в пустой квартире, где пахло краской. Мама начала кого-то звать. Из какой-то комнаты послышался чей-то голос. Ежик, что держался за мамино платье, вскоре узнал, кто с ними заговорил. Это был один из рабочих, которые, сидя на полу в большой комнате, что-то ели и пили. Ежик спрятался за мамой. Немного так постоял, а когда ничего плохого не случилось, отпустил мамину юбку и неуверенно, покачиваясь вперед и назад, побежал в прихожую. Там почувствовал, как его кто-то поймал и поднял вверх.
Понял, что этот кто-то очень быстро идет от дверей, за которыми мама разговаривала с рабочими. Ежик закричал, но было поздно. Детский крик раздался на лестнице. Мама его не услышала.
Малыш зашелся плачем и беспомощно затрепетал ручками. Одной наткнулся на какую-то ткань, которая торчала из кармана нападавшего. Дернул и вытащил эту ткань.
По лестнице покатились жестяные коробочки с гуталином.
Тисифона
Мы мрачные дети ночи.
Зовут нас под землей богинями мести.
Эсхил, Эвмениды, 416-417
І
Этим июньским утром комиссар Эдвард Попельский лежал навзничь в своей кровати и не мог заснуть. Не помогало ни пересчитывание воображаемых облаков на потолке, ни состояние блаженного покоя после горячей ванны, ни чувство хорошо выполненного долга. После многочисленных неудачных попыток ему наконец удалось безошибочно и без малейших сомнений определить убийцу, а его задержание было лишь вопросом времени. Хотя все действия Шалаховского укладывались в логическую причинно-следственную цепь, Попельский не мог избавиться от впечатления, что одно из звеньев этой цепи не подходит к остальным, оно заржавело и слабо, и через него распадется вся конструкция. Комиссар не мог понять, каким образом нищий чиновник, который сам воспитывал больного сына, мог без чьей-либо помощи спланировать и осуществить два сложных преступления. Чтобы подготовиться к похищению ребенка рабочего, который живет с многочисленными родственниками и забавляется среди стайки сверстников, надо ежедневно за ним наблюдать из укрытия, не вызывая подозрения у окружающих жителей, которые сразу заметят чужого. Одного и того же человека, который часами выстаивает на крошечном дворике на Немцевича, прячется где-то по кустам, кто-то, наконец, должен заметить. Подозрения соседей Шалаховский мог избежать, если имел несколько сообщников, что его заменяли. Одним из них мог быть его сын. Но разве этого достаточно? Кроме того, где Шалаховский пытал обоих мальчиков? В своей каморке под лестницей? Дворник Доминяк видел бы, что Шалаховский заносит или выносит какие-то бесформенные свертки! Нет, думал Попельский, глядя на часы, что показывали половину девятого, это невозможно, чтобы у преступника не было сообщников, кроме собственного сына! Без их помощи выслеживание Кази Марковского и его матери было обречено на поражение! На тихой улочке Власна Крыша незнакомец, который подглядывал из-за забора за чьей-то семьей, сразу вызвал бы интерес Марковских или их соседей. Разве что чужаков было несколько, и ео ipso
[89] ни один из них не останется в чьей-то памяти.
