Так же, не вставая, он кинулся на него, как зверь. Обхватил его за ноги и дернул к себе. Шалаховский грохнулся навзничь и ударился затылком о бетон. Хотя удар был сильным, преступник не потерял сознание и вполне управлял своими движениями. Когда Попельский хотел придавить его своим девяностокилограммовым весом, Шалаховский перевернулся на бок и крепко схватился за край вышки.
Теперь он лежал на животе, вцепившись ладонями в бетон. Одна рука и одна нога уже свисали над бассейном. Одно движение, один поворот туловища — и он камнем упадет вниз. Попельский встал, снова оперся на перила и замер.
— Покажи мне эту капсулу, — прохрипел он. — Покажи, тогда я тебя убью, ты бешеная тварь.
Шалаховский откинул голову в сторону Попельский и раскрыл рот. Язык вложил между десной и щекой. Между трухлявыми пеньками зубов виднелась стеклянная капсула. Тогда комиссар ударил его в лицо, попав носком ботинка прямо в челюсть. Голова Шалаховского резко отклонилась, и из открытого рта вылетел сломанный зуб. Удар отбросил его на спину, и он оказался без всякой опоры. Грохнулся вниз, махнув в полете рукой Попельскому. Тот глянул вниз и увидел, как тело Шалаховского, распятое на боронах, дергается в конвульсиях, а из одного уха вытекает кровь.
Тяжело вздохнул и быстро сбежал по лестнице вышки и спустился по лесенке в бассейн. Шалаховский был уже мертв. Попельский вытащил из кармана ножик и вонзил острие в уста лежащему. Сплюнув от отвращения, засунул пальцы в заслюненную ротовую полость и вытащил из нее стеклянную капсулку. Снял очки и посмотрел на свет. Внутри был какой-то клочок бумаги. Раздавил ботинком стекло и вынул бумажку. Он оказался чистым.
III
Попельскому было хорошо знакомо горькое чувство утраты надежды. Впервые он испытал его десятилетним мальчиком, когда смотрел в глаза своим родственникам, умоляя повторить ему известие о гибели родителей, которых убили бандиты, которые нападали на поезда в украинских степях. Тетя повторяла ему слово за словом, а он напрасно искал в ее глазах веселые искорки. С каждым звуком из ее уст у него уменьшалась надежда, что сообщение о смерти родных — лишь неудачная шутка.
Прощался он с надеждой, сидя у одра своей жены, которая родила Риту и истекала кровью, что никак не утолялась, не густела и продолжала вытекать из ее тела. Надежда улетучивалась с каждой каплей, что увеличивала кровавое пятно на ее ночной рубашке.
Прощался с надеждой, когда два года назад, весной, Рита не вернулась домой, прогуляв школу. Тогда, грязный и небритый, он просиживал целые дни в забегаловках, а надежда исчезала с каждой рюмкой, каждым приступом рвоты, каждым укусом блохи на обтянутых тканью стульях, когда он засыпал сидя, опершись лбом на залитый водкой стол.
Потерял он ее и теперь, когда Шалаховский умер, не сказав ему, где Ежик.
Попельский сидел, не заботясь испачканной одеждой, на дне бассейна, опершись спиной на бетонную стену, и смотрел на мертвого Ирода, обломки разбитой ампулки, забрызганный кровью нотариальный акт. Услышал, что к бассейну кто-то приближается. Пожалуй, это полиция, подумал он, ее, видимо, вызвал Анджей Шалаховский.
И тогда почувствовал дуновение, что ворвалось в бассейн и затрепетал страницами документа. Это был обычный ветер, но комиссар воспринял его как дуновение надежды. Анджей, может, Анджей знает, где Ежик.
Шаги остановились на краю бассейна. Попельский посмотрел вверх и вокруг него распространилась живительная прохлада. Неподалеку действительно стоял Анджей Шалаховский, олицетворение надежд.
Парень смотрел на отца, распятого на боронах, и тихо плакал. Сел на краю бассейна, а потом сполз внутрь, не обращая на Попельского ни малейшего внимания. Согнулся рядом и обхватил ладонями его виски.
Попельский спокойно наблюдал за ним. Он уже чувствовал спокойную уверенность, что вскоре возьмет Ежика на руки и отнесет домой. Это ощущение даже приглушило глухое беспокойство о внуковых ручонках. Он блефовал, когда говорил, что поломал ему ручки, думал Попельский, глядя, как сын Шалаховского касается лбом дна бассейна. Он только хотел меня разозлить, чтобы я его убил. А что, собственно говоря, будет со мной, забеспокоился комиссар, если этот говнюк не получит ни гроша, если смерть его отца признают самоубийством? Он повернет на то, чтобы обвинить меня. Он один меня видел. Подтвердит, что это я его убил. Что будет со мной?
Однако эти мысли не омрачала даже тень отчаяния. Попельский знал, что через мгновение поговорит с сыном преступника, узнает, что он видел и что скажет в полиции. А потом, усмехнулся он мысленно, а потом я услышу от него адрес, где найду своего внука.
Попельский поднялся и приблизился к «сыночку». Тот рыдал, ударяясь головой о дно бассейна так сильно, что с нее слетел клетчатый картуз. Из обшарпанных, коротковатых брюк торчали худые ноги. Комиссар подошел к нему и положил ладонь на плечо с такой силой, словно собирался его раздавить. И вдруг почувствовал, как по спине Анджея пробежала резкая дрожь.
Судороги сотрясли его голову и спину, зрачки и радужки спрятались, а глаза напоминали слепые бельма. Приступ скрутил тело и швырнул его на дно бассейна. Парень лежал на спине, а ладони хлопали о поверхность. Колени подпрыгивали вверх, а ступни плоско ударялись о бетон.
Попельский встал, снял пиджак, свернул его и хотел положить парню под голову. Но его прикосновение подействовало на Анджея Шалаховского губительно. Парень дернулся, как ужаленный, тело выгнулось дугой и безвольно упало. Ноги хряснули о дно бассейна, руки затрепетали на бетоне, а голова наткнулась на зубец бороны. Парень оцепенел, а потом его тело расслабилось. Из глаз торчало острие бороны.
Попельский в своей жизни много раз чувствовал горький вкус отчаяния. Однако никогда такого не случалось дважды в течение пятнадцати минут, никогда еще не бывало, чтобы получив надежду, он тут же ее утрачивал.
Лежал на дне бассейна и вслушивался в завывания Тисифоны.
— Ты не уберег внука от Ирода, — воспевала богиня.
Эпилог
Наступали сумерки, оседая на самодельной доске и фигурах, сделанных из хлебного мякиша. Двое мужчин склонились над шахматами, а третий жилец камеры громко храпел. Звали его Юзеф Велькополян, он происходил из Куяв, двадцати лет и был мародером и преступником. Его нетяжкие преступления не мешали ему спокойно спать, поэтому он и засыпал первым из всех, не заботясь ни вшами, ни пауками.
Двое других мужчин страдали от бессонницы и наполненные ей ночи проводили за игрой в шахматы. Их разделяла двадцатилетняя разница в возрасте, не менее ощутимое отличие привычек и образования, зато объединяла любовь к утраченному Польшей Львову и страсть к королевской игре.
Они не успели ни поиграть вволю, ни наговориться о любимом городе, поскольку один из них, сорокалетний валютчик Бер Гох, недавно прибыл в камеру, а второй — политический заключенный Эдвард Попельский, завтра как раз выходит из тюрьмы, отсидев два года.
