— Начинаю считать! После десяти эти стрелы полетят в вас! — предупредил людей в лодке Лемох и начал неспеша выкрикивать: — Один! Два! Три!..
Опешившие фракийцы подняли дикий галдёж на каком-то неразборчивом языке, то и дело тыча пальцами в сторону «Гелиоса». В конце концов здравый смысл, похоже, победил, и на счёте «семь» фракийцы похватали лежавшие на дне лодки вёсла и дружно заработали ими, направляя своё корыто к видневшемуся вдали берегу.
— И запомните: в следующий раз будем стрелять без предупреждения! — крикнул им вдогонку Лемох.
— Что это за люди? — спросил Тимон.
— Фракийские морские разбойники! Кто же ещё? — неохотно объяснил Лемох. — Если бы мы им поверили и пустили на судно, они бы нас порезали, как баранов, — ведь каждый из них вооружён мечом, — и завладели бы неплохой добычей.
Когда на горизонте показался вход в Боспор Фракийский, слева по курсу матросы «Гелиоса» увидели пять греческих триер
[141], идущих друг за дружкой стройной колонной наперерез «Гелиосу». Лемох прикинул, что их пути могут пересечься, и, чтобы избежать столкновения, приказал опустить парус. Судно тотчас замедлило ход, затем и вовсе остановилось.
Экипаж «Гелиоса» снова высыпал на носовую палубу, на сей раз, чтобы полюбоваться слаженной работой гребцов триер.
— Как им удаётся так ритмично, красиво грести? — спросил восхищённый Тимон Феокла. — Ведь это же сколько вёсел! Не то что у нашей униремы — сорок...
— Понятия не имею, — развёл руками педотриб. — Мне не приходилось бывать на военных кораблях.
Стоявший неподалёку Лемох принялся просвещать Тимона, а заодно и Феокла:
— Для того чтобы сто семьдесят четыре гребца триеры — а на каждой триере именно столько гребцов, — слаженно работали вёслами, там имеется специальный человек — келевст. С помощью флейты или бубна он задаёт гребцам темп и ритм. Так что ничего сложного там нет. Важно, чтобы среди гребцов не было глухих.
Тем временем передовая триера почти поравнялась с «Гелиосом». Её триерарх
[142], пожилой подтянутый мужчина в коротком красном хитоне, прокричал в короткую трубу с широким раструбом:
— Лемох, хайре!
— Хайре, Ликон! — узнав давнего приятеля и сложив ладони рупором, прокричал в ответ Лемох.
Дальше между ними состоялся такой разговор:
— Откуда путь держите?
— Из Ольвии!
— Плавание прошло спокойно? Фракийцы не беспокоили?
— Как же «не беспокоили»! Только что пытались хитростью захватить судно! Хорошо, что я вовремя раскусил их подлый замысел! А вы куда путь держите?
— Да вот к тем же самым фракийцам и плывём! Надо «по душам» с ними поговорить!
— Давно пора! Очень уж они распоясались! А где Перикл
[143] с остальной эскадрой?
— В Синопе
[144]! Помогает обустроиться переселенцам из Афин. Как-никак шестьсот человек привезли!
— Понятно! Увидишь Перикла — передай привет!
— Обязательно! Я уже плохо слышу тебя, Лемох! Спокойного плавания!
— А тебе, Ликон, удачного «разговора» с фракийцами и скорейшего возвращения в Афины! Счастливо! — крикнул напоследок Лемох и помахал рукой.
Боспор напомнил Тимону Гипанисский лиман, на берегу которого стоит Ольвия. Только берега здесь были повыше и покруче. Да и сам пролив поизвилистее лимана. Именно поэтому, когда месяц спрятался за тучи, Лемох велел опустить парус и бросить якорь, и «Гелиос» остаток ночи простоял на одном месте.
Впрочем, Тимон ничего этого не видел. Он успел уже привыкнуть к морю и морской качке и спал, как говорится, без задних ног.
Пройдя Боспор, «Гелиос» оказался в Пропонтиде. Это был уже не пролив, а самое настоящее море, хотя и намного меньше Понта Эвксинского. Но на нём то тут, то там торчали на пути «Гелиоса» острова, и потому плыть приходилось осторожно, в особенности ночью. Понадобилось чуть ли не двое суток, чтобы преодолеть Пропонтиду.
После Пропонтиды «Гелиос» попал в новый пролив — Геллеспонт
[145]. Этот пролив был и длиннее, и шире Боспора. Следовательно, и плыть по нему было намного безопаснее.
Когда проходили самое узкое место Геллеспонта, Лемох, который редко когда покидал палубу, указывая на левый берег пролива, спросил Тимона:
— А знаешь ли ты, дружище Тимон, что произошло на этом вот берегу сорок четыре года тому назад?
— Не знаю. Наверное, что-то интересное, — сказал заинтригованный мальчишка. — Расскажи, дядюшка Лемох.
— Так и быть, расскажу. А произошло тут курьёзное, если не сказать, дикое событие. В том году царь Персии Ксеркс во главе огромного войска собрался напасть на Элладу. И вот здесь, в самом узком месте Геллеспонта, он решил переправиться из Азии в Европу. Для этого Ксеркс приказал построить в этом месте сразу два моста. Один из мостов возводили египтяне, другой — финикийцы. Но когда мосты были построены и войско готовилось к переправе, разразилась страшная буря и оба моста были уничтожены. Узнав об этом, не на шутку разгневанный царь персов велел мастерам, руководившим постройкой мостов, отрубить головы, а Геллеспонт высечь трямястами ударами бича. При этом палач, проводивший экзекуцию, выкрикивал: «О, ты, горькая влага Геллеспонта! Так тебя карает наш владыка за оскорбление, которое ты нанесла ему, хотя он тебя ничем не оскорбил! И царь всё-таки перейдёт тебя, желаешь ты этого или нет! А за то, что ты сделала, ни один человек не принесёт тебе жертву как мутной и солёной реке!» Для большей острастки Ксеркс велел ещё бросить в воды Геллеспонта пару кандалов. Вот такие причуды водились за царём царей, — заключил Лемох.
— А Геллеспонт этот Ксеркс перешёл всё-таки или нет? — поинтересовался Тимон.
— Когда строители моста были обезглавлены, а Геллеспонт «наказан», царь велел строить новый мост. На сей раз персы поставили свои корабли от берега до берега в ряд борт к борту, связали их и уложили сверху доски. И по этому мосту Ксеркс переправил свою орду в Европу.
— И напал на Элладу?
— Да, сынок, напал. И даже дважды захватывал и грабил Афины. Но вскоре в морской битве при Саламине
[146], а затем и в сухопутной при Платеях
[147] персы были наголову разбиты объединённым войском эллинов и с позором бежали назад в свою Азию. Вот такая история...
