Пройдя вдоль всего портика и рассмотрев все картины, Феокл остановился и, ни к кому не обращаясь, недоуменно спросил:
— А где же сам Паненон? Что за выставка без автора? Хотя... стой... стой... А не он ли там трётся между зрителями? Конечно, он, Паненон. Похоже, пользуясь тем, что его никто не знает в лицо, ходит между посетителями выставки и прислушивается, что они говорят о его картинах. Вот хитрец!
— А зачем это ему? — спросил Тимон.
— Как зачем? Правду о человеке и его работе, глядя ему в глаза, редко когда говорят. Правду, как правило, говорят за глаза. А Паненон хочет знать о своих работах именно правду. А что, если мы разыграем его и заставим раскрыться?
Тимон неопределённо пожал плечами.
— Пошли! — решительно произнёс педотриб. — Ты лишь изредка поддакивай.
Феокл и Тимон пробрались поближе к Паненону и, когда стали к нему спиной, Феокл, подмигнув Тимону, громко произнёс:
— Не правда ли замечательные картины?
— Чудесные! — не совсем уверенно, но зато тоже громко ответил Тимон.
— И всё же Паненон рисует намного лучше, — убедительно провозгласил Феокл. — У него, что ни картина, то шедевр!
— И где же ты, милый человек, видел эти шедевры? — послышался сзади вкрадчивый голос.
— Видеть не видел, но люди рассказывали, — отозвался Феокл.
— И какие же это люди? — не унимался голос за спиной.
— Сам Паненон и рассказывал! — невозмутимо произнёс Феокл.
— А вот это уже враньё! — решительно заявил Паненон. — Не мог я хвалить сам себя!
— Вот мы, Паненон, и заставили тебя раскрыть своё инкогнито! — рассмеялся, обернувшись к художнику, Феокл.
Паненон какое-то время всматривался в Феокла, затем обрадованно воскликнул:
— Пусть меня поразит стрела Аполлона, если это не Феокл! Сколько лет, сколько зим, дружище? Откуда ты свалился?
Но поговорить давним друзьям не дали посетители выставки. Когда они услышали, что среди них находится сам Паненон, тут же со всех сторон устремились к нему с приветствиями, расспросами и похвалами.
Вечером, когда над Альтисом зажигались первые звёзды и Феокл с Тимоном укладывались спать, кто-то похлопал сверху ладонью по палатке. Выбравшись наружу, Феокл увидел Ксанфа, педотриба Матрия.
— Привет, дружище! — обрадовался Феокл. — Что хорошего скажешь?
— Привет, Феокл! Скажу... Скажу вот что. Мой наниматель Эвклес поручил мне передать вам следующее. Он готов заплатить вам деньги, в разумных пределах, разумеется, за то, что вы не будете рассказывать в Ольвии о том, что здесь произошло с ним и его сыном. Вот такое у меня поручение... Что ему ответить?
Поразмыслив, Феокл ответил:
— Видишь ли, Ксанф, какое дело... Всё, что предпринимал Эвклес, было направлено против Тимона. Вот ему и решать, как поступить. Что он скажет, так и будет. Тимон, ты слышал всё?
— Конечно, слышал, — высунув голову из палатки, отозвался Тимон. — А скажу я вот что. Пусть сперва Эвклес придёт и извинится передо мной за все свои проделки, а уж потом мы с ним разговаривать будем. Надо бы спесь с него сбить. Слишком уж много её у него.
— О спеси, конечно, умолчу. А всё остальное передам, — заверил Ксанф.
Утро следующего, третьего дня Игр, выдалось необыкновенно тихим и туманным.
— Сегодня мы можем не спешить на стадиум, — видя, что и Тимон проснулся, сказал Феокл. — Сегодня вначале будет долихос — двенадцать стадий.
Тимон высунул голову наружу. Алтей был окутан серо-молочным туманом. Туман клочьями висел на деревьях, цеплялся за кусты.
— Какая красота! — воскликнул Тимон. — Покупаться бы в таком тумане!
— И в чём проблема? Купаться, так купаться. Вперёд! — бодро воскликнул Феокл, выбираясь из палатки. Он первым бросился с разбегу в воду. Река проснулась, разбуженная частым шлёпаньем ладоней по воде и восторженными воплями Тимона.
После купания у обоих не на шутку разыгрался аппетит. Завтракали купленной вчера жареной рыбой и белым пшеничным хлебом, запивали полюбившимся обоим местным сидром.
На стадиуме появились, когда состязавшиеся в долихосе бегуны одолевали восьмой стадий. Поэтому на склоны к зрителям пробираться не стали: скоро Тимону предстояло выйти на беговую дорожку вместе со взрослыми атлетами.
Когда долихос был окончен и оглашён очередной олимпионик, у входа на стадиум возникла сутолока. Причиной её было появление двух мужчин в сопровождении председателя Олимпийского совета, главного элланодика и целой ватаги сопровождающих. В одном из двух шедших впереди мужчин Тимон узнал Фидия. Второго — крепыша средних лет, статного, с гордо посаженной головой, — Тимон видел впервые. По тому, как тот свободно держался перед таким скопищем народа, нетрудно было догадаться, что это не иначе как какая-то большая эллинская знаменитость. И Тимон не ошибся. Едва эти люди ступили на беговую дорожку, чтобы проследовать в её конец, как тут же оказались в центре внимания зрителей.
— Перикл! Перикл! Фидий! Фидий! Перикл! Фидий! Слава Периклу! — неслось отовсюду.
Перикл время от времени поднимал в приветствии руку.
Перикла, Фидия и сопровождающих их лиц усадили на места для почётных гостей, шум на стадиуме, вызванный появлением столь редких зрителей, постепенно утих, и на беговую дорожку вышел глашатай.
— Участникам мужского дромоса приступить к жеребьёвке! — скомандовал он.
Тимону достался седьмой номер. Это означало, что бежать ему предстояло во второй четвёрке. Особо выкладываться, показывая всю свою прыть, Тимону не пришлось: соперники, хоть и были взрослыми, бегунами оказались слабоватыми.
В третьей четвёрке внимание Тимона, как, впрочем, и всего стадиума, привлёк Феопомп
[218] из Фессалии. Ещё в Элиде Тимон любовался его элегантным и стремительным бегом. И тогда же решил, что на Играх этот малообщительный, сухощавый и длинноногий парень должен непременно стать олимпиоником. Правда, когда узнал, что ему, Тимону, предстоит принять участие в мужском дромосе, свое мнение несколько изменил. Теперь он видел в Феопомпе своего главного соперника. И, против ожидания, нисколько не был этим обескуражен. Наоборот, он настраивал себя только на решительную борьбу и победу.
И борьба, бескомпромиссная и захватывающая, началась с того мгновения, как только элланодик-стартёр дал сигнал к финальному забегу. Сначала вперёд на добрый корпус вырвался Феопомп. Но Тимон прибавил — так припустил, только пятки замелькали, — и вскоре сравнялся с соперником, а затем и вырвался вперёд. И дальше медленно, но уверенно наращивал разрыв. И уже ни у кого на стадиуме не возникало сомнения, что первым на финише будет этот стремительно несущийся вперёд русоголовый юноша. Фидий, признавший в юном бегуне паренька, приходившего с Феоклом к нему в храм Зевса, даже привстал, готовясь приветствовать его победу.
