— Что же ты, слабак? — Софон с напускной суровостью взъерошил рыжие вихры на голове подошедшего сына.
— Попробовал бы ты с ним побегать, тогда говорил бы, — сказал, оправдываясь, Плавт и с уважением взглянул на Тимона. — Я даже не думал, что можно так быстро бегать.
— Да видел я, видел. Бегает он, действительно, здорово! Но ты, сынок, не расстраивайся, — попытался приободрить Плавта Софон. — Потренируешься ещё малость с Аргусом и, может, обгонишь когда-нибудь Тимона. Так что ты, Тимон, не очень зазнавайся. А главное, тоже не забывай о тренировках. Без тренировок, настоящих тренировок, ничего, брат, не добьёшься.
Все четверо вошли во двор. Софон в этом доме бывал уже не раз и хорошо его знал. А вот Плавт попал сюда впервые и потому на всё обращал внимание, ко всему присматривался. И, надо признаться, всё ему здесь нравилось. Нравился просторный квадратный двор, вымощенный плоским булыжником, посреди которого стоял большой овальный стол. Нравился невысокий портик
[42] у средней стены. «Как хорошо, должно быть, под его крышей в дождь или жару почитать «Илиаду» или поиграть с кем-нибудь в петейю!» — с завистью подумал Плавт. Да и весь дом ему понравился, — большой и добротный, состоящий как бы из трёх отдельных домов, расположенных буквой «пи»
[43]. Каждый из этих домов аккуратно был выложен из необожжённого кирпича. И если стены дома были снаружи глухие, то здесь, во дворе, в каждой стене имелась дверь — в правой их даже две было — и по несколько окон. Впрочем, так или почти так были устроены все ольвийские жилые дома. Плавт успел это заметить, когда они ехали сюда. Но больше всего восхищал Плавта водосборник: наклонённые внутрь дворика односкатные крыши из красной черепицы, к краям которых приделаны черепичные желоба. Водосборник устроен был так, что дождевая вода со всех крыш стекала в соединённые между собой желоба, из желобов — в трубу, а из трубы — в большой круглый колодец, устроенный в углу двора.
Услышав во дворе голоса, из гинекея
[44] вышла жена Фокрита — хрупкая миловидная женщина с простенькой и в то же время изящной причёской на голове, одетая в длинный, чуть ли не до пят, белый полотняный хитон.
— А я-то думаю, кто к нам пожаловал? — приветливо улыбнулась она. — Хейре, Софон! Какими ветрами?
— Хейре, Мелисса! Всех тебе благ! А ветрами?.. Да всё теми же, нашими, степными.
— А это что за парнишка с тобой? Уж не сын ли? — поинтересовалась Мелисса, хотя и так уже догадалась об этом. Спросила единственно для того, чтобы доставить приятное гостю.
— А то кто же? — в голосе Софона послышалась плохо скрытая гордость. — Плавтом зовут.
— Будь счастлив, Плавт! — хозяйка одарила мальчишку доброжелательной улыбкой и не без доли зависти заметила: — Тебе есть чем гордиться, Софон.
— Мелисса! — взял жену за руку Фокрит. — Люди с дороги. Организуй чего-нибудь поесть. Да и нам уже пора бы подкрепиться. Вот и позавтракаем вместе.
— Где будете завтракать? В столовой?
— В столовой? Нет, пожалуй, будет лучше здесь, во дворе. На улице уже достаточно тепло. Ты тоже к нам присоединяйся. И Тимона позови. Он сам при чужих людях не осмелится сесть за стол.
Мелисса возвратилась в дом, и вскоре оттуда вышли две рабыни — молоденькая и постарше. Они поставили на стол низкую плетёную корзину с продолговатыми ячменными лепёшками, корзинку поменьше с хорошо сохранившимися за зиму головками чеснока и лука, большую тарелку с зажаренными голубями под чесночным соусом, запах которого тотчас распространился по всему двору, и расписанный белым по чёрному кратер с вином. Затем на столе появились кувшин с чистой водой и несколько чаш. Прежде чем сесть за стол, Фокрит, Мелисса, Софон, Плавт и Тимон, как надлежит, совершили омовение, говоря проще, помыли руки и вознесли молитву покровителю Ольвии Аполлону. Тимона хозяин усадил между собой и Плавтом.
Фокрит и Софон — давние приятели, а поскольку виделись они редко, то поговорить у них всегда было о чём.
— Такое впечатление, что Ольвия хорошеет не по годам, а по дням, — заметил между прочим Софон, макая в разбавленное водой вино кусок лепёшки. — Я перестаю узнавать этот город. Хотя и бываю здесь не так уж редко. В чём дело?
— Ты не всё ещё видел. И то ли вскоре увидишь! — в голосе Фокрита слышалась неподдельная гордость за свой город. — Всё дело в том, что мы наконец избрали толковых архонтов. Особенно повезло нам с архонтом-басилевсом
[45], который думает не о том, какую бы выгоду иметь от этой должности, а постоянно заботится о городе. Я говорю о Гиппархе, сыне Филотидоса. Представь себе: он начал обустраивать в городе канализацию! Ты, конечно, не знаешь, что это за штука такая. Попробую объяснить. Теперь вся вода со всех дворов и улиц, а с нею, конечно, и всякие нечистоты, будет стекать в специальные колодцы, а оттуда — по керамическим трубам — прямиком в Гипанис. Представляешь? И эти трубы будут проложены под тротуарами и под дорогами. То есть они не будут никому мешать, их даже видно не будет. Каково? Ольвия становится совсем другим городом, не то что раньше была. Скоро на улицах у нас не будет ни помоек, ни луж, ни грязи, ни вони. Представляешь, насколько приятнее и удобнее будет жить в таком городе! Но и это не всё. Ещё Гиппарх собирается построить в городе водопровод и подвести воду едва ли не к каждому дому. И непременно — в каждое общественное здание. Вот так!
— Это действительно здорово! Могу только позавидовать вам, — порадовался с Фокритом Софон. — Хоть бери да перебирайся к вам в город. Хотя нет! Я ни за что не поменял бы свой хутор на все ваши городские блага. У нас простор, воля, а у вас, куда ни ткнись, стены да стены. И народу уйма, всюду толчея. Нет! Это не для меня. Если бы не эти разбойники-скифы, которые, случается, озорничают у нас, можно было бы считать, что я живу где-то в Элизии
[46]. Видели бы вы, как чудесно у нас весной, когда вокруг сады зацветают! Красота неописуемая! А летом, когда поля с созревшей пшеницей кажутся залитыми золотом!.. Нет! Вам, городским жителям, этого не понять…
— Это почему же? — вступилась за горожан Мелисса. — Я, например, с удовольствием жила бы в деревне. Там, как мне кажется, всё проще, понятнее, меньше условностей и всяческих там запретов.
— Кстати! О пшенице! — вспомнив о главной причине своего путешествия в Ольвию, резко поменял тему разговора Софон. — Я ведь к тебе, Фокрит, приехал об этой самой пшенице потолковать. Ты мне скажи вот что: что слышно из Эллады
[47] насчёт закупок у нас в этом году зерна? Слухи какие-нибудь доходят? И что ты лично посоветуешь? Меня интересует, чего больше сеять: пшеницы или ячменя? И сколько.
