Канат слов Брабмеуса вытащил Грециона из пропасти мыслей:
— А вы присаживайтесь и позавтракайте с нами! — предложил тот переводчику.
Молодой китаец на мгновение замялся, но все же сказал:
— Покорнейше благодарю, — поклонившись, он сбегал за едой и вернулся, удостоившись настороженного взгляда барона. Тарелочку переводчик взял совсем маленькую, положив туда фрукты и йогурт — видимо, такую пищу Брамбеус считал даже не травой, а водорослями.
Переводчик цветастым воробушком заклевал свой завтрак.
— Кстати, я тут по утру заметил, — прищурился барон, — что по палубе кто-то всю ночь активно ходил. Какие-то очень женские следы, что ли?
— Да-да! — подтвердил извазюкавшийся йогуртом китаец. — Я тоже что-то такое заметил, когда решил подышать воздухом.
— Женщина на корабле — плохая примета…
— Барон, это же туристический лайнер, — поспешил успокоить переводчик. — К тому же, маленький размер ноги и такое изящество еще ничего не говорят…
— Хотите сказать, что это вы шлепали? Ваши миниатюрные ножки тоже очень даже прошли бы следственную экспертизу…
Грецион насторожился, но глаза мгновенно вспыхнули зажигалкой — новая задачка для ума, которую нужно решить, взамен старой с Вавилонским Драконом, по крайней мере сейчас. Студенты этого оттиска часто упрекали профессора, что он скачет с темы на тему, быстро теряя интерес к сказанному минуту назад — а потому все конспекты напоминали безумные планы врачей по захвату мира.
— То есть их видел не только я? — профессор отпил чая. — Ну вот, а я уже обрадовался, что пора ждать санитаров и уютной комнатки…
— Не дождешься, — сказал усаживающийся за стол Аполлонский, уже успевший сбегать еще за одним кусочком чизкейка — гулять так гулять. — Кстати, барон, вы там начали говорить о каком-то рецепте от пра-пра…
— О, да! — всплеснул свободной рукой Брамбеус. — Так вот, моя пра-пра-пра-пра…
— Как много «пра» нас ждет? — уточнил Грецион.
— Полагаю, около двух десятков, — признался Барон. — Хотя я всегда путаюсь, где остановиться — на двадцатом или двадцать первом «пра»?
— Давайте сократим просто до «очень дальнего родственника», — предложил Психовский, с удовольствием доедая яичницу.
— Отличная идея! Так вот, мой очень-очень-очень-очень-очень…
Достопочтимый алхимик Сунлинь Ван уткнулся головой в подушки, забаррикадировавшись ими от внешнего мира и будто не желая ничего, вообще ничего, слышать — так оно отчасти и было.
То предчувствие, что беспокоило китайца с самого утра — он даже проснулся еще до восхода солнца, так больше и не уснув, — теперь из простого ощущения превратилось в звук, конвертировалось в какой-то пьяный хор кривых мелодий, ломаным зигзагом режущих голову. Сунлинь Ван, как настоящий алхимик, даже в таком состоянии сделал предположение: видимо, чем ближе он к предмету своего предчувствия, тем более физическими становятся ощущения и боль.
Или, если посмотреть с другой стороны — чем ближе предмет предчувствия к алхимику, тем хуже. Вот в данном случае перестановка мест слагаемых правит бал.
Старый китаец не прогадал — вскоре заломало ноги, на которые Сунлинь никогда не жаловался в своем не просто почтенном, почтеннейшем возрасте. Значит, оно — чтобы это ни было — еще ближе.
Господину Вану вообще чудилось, что вся «Королева морей» движется куда-то к пропасти, но старый алхимик, конечно, признавал, что земля отнюдь не плоская, и за край диска лайнер не свалится. Нет, то было нечто другое… скорее, край привычной реальности, или даже край бытия — этакие врата между миров, но только вот ведущие отнюдь не в полное межгалактических терок измерение, а во что-то… более земное.
Ощущеньицу китайца сложно было позавидовать.
Вскоре, хотя боль в теле и жужжание в голове становились все сильней, Сунлинь Ван нашел в себе силы встать и подойти к панорамным окнам, приложившись лбом к стеклу — в своем возрасте позволять себе лучшие каюты он имел полное право.
Старый алхимик глянул на абсолютно спокойное море небесно-голубого цвета, на пылающий зеленоватым вдалеке горизонт и на мелкие островки, до которых было так далеко, что они казались маленькими, поросшими мхом камушками. Вроде бы, ничего особенного в пейзаже — красиво, конечно, безусловно, но никаких поводов для беспокойства. Ни тебе айсбергов, ни мегалодонов прямо под лайнером, ни жутких водоворотов. Вот и Сунлинь Ван подумал точно так же, уже собираясь вновь накрыться подушками…
«Так, погодите-ка. Горизонт пылает зеленым?»
Старый китаец тоже поймал эту мысль, вновь приложившись к стеклу — убедившись, что ему не померещилась, алхимик, преодолевая боль, вышел вон из каюты, поспешив на палубу.
И если бы он только знал, что пылающий зеленым горизонт — далеко не причина его головной боли.
* * *
Зверь почувствовал.
Он не увидел это глазами, потому что здесь, в кромешной и ласкающейся темноте, не было никаких иллюминаторов — но картинка нарисовалась перед глазами существа, всплыла в сознании, родилась из простого ощущения, которое для него было сравни сигналу к тревоге.
И зверь заметался.
Он думал, что это холодное металлическое подобие клетки станет для него спасением, но сейчас судьба тянула его обратно, туда, откуда он сбежал. В то место, которого хотел сторониться, мечтал даже не приближаться — и вот, теперь он вновь настиг его, хотя скорее уж оно настигло его.
К тому же, кто-то абсолютно точно преследовал его по пятам.
Существо заскреблось когтями о металл, наполняя тишину жалостным скрежетом, словно желая предупредить, сказать, что не стоит лезть туда, лучше вернуться обратно, но мольбы зверя оставались неслышимы.
Существо прекратило скрестись и издало шипящий звук, высунув раздвоенный язык — будь оно львом или грифоном, его бы точно услышали, но шипение просто растворилось в пузырящейся тишине.
* * *
Наевшийся и послушавший россказней барона Брамбеуса Грецион Психовский теперь сидел на палубе на раскладном стульчике, который ему любезно предоставил художник, и смотрел, как сытый, довольный, протрезвевший Федор Семеныч с количеством сахара в крови, раз в десять превышающим суточную норму, рисует.
Рисует, что б его, обычный пейзаж, даже не добавляя в небо драконов.
По какому-то закону подлости это было очень скучно — сидеть тут и смотреть на обычный пейзаж, хоть и сочащийся красками, хоть и с почему-то магически-зеленой линией горизонта. Грецион надеялся хотя бы на пару маленьких корабликов вдалеке, чтобы все флаги в гости были к ним с художником — но Аполлонского как подменили.
— Ты же понимаешь, — показательно зевнул профессор, — что это ужас как скучно?
