— Визирь Духовного Пути никогда не угрожает! — развел руками торговец. — Мы верим нашему Визирю Духовного Пути, потому что он один знает, куда нам идти и кем нам надобно быть, что прийти туда. Он лишь говорит, что, сойдя с Духовного Пути, мы перестанем быть собой, потеряем себя навсегда.
— И, возможно, буквально, — подумал Грецион, чуть не сказав вслух.
Тут слова лемурийца эхом отразились в голове.
— Погодите, — пробубнил Грецион. — Вы верите Заххаку, или в Заххака?
Торговец вновь рассмеялся.
— А ты еще спросил, как я узнал, что ты рожден не под Змееносцем, — лемуриец развел руками. — Мы верим в Духовный Путь, а Духовный Путь и Заххак — едины. Одного нет без другого.
И тут в голове щелкнуло, словно в отложенном режиме, третий раз — после щелка, наконец-то, завыла сирена.
— Так, — сказал профессор. — Так…
— Надумали ли вы о покупке?
— Что? — вернулся в реальный мир Психовский. — А, нет, простите, я передумал. И похоже… о, нет, нет, нет.
— Не извиняйтесь! — крикнул вслед уже убегающему Грециону торговец. — Духовный Путь говорит, что нельзя держать обиду на мелочи…
Профессор, конечно, уже не слышал. Все осколки, до этого разбросанные в голове, наконец-то собрались в мозаику — в ту самую, из цветного глазурованного кирпича, в центре которой красовался Вавилонский Дракон. Грецион начинал догадываться — догадка, правда, ему совсем, совсем не нравилась. Каменные змеи словно бы хищно глядели в сторону бегущего профессора, который прямо по дороге складывал картинку и промазывал логические швы, попутно припоминая, куда пошел Федор Семеныч.
Но рынки — удивительное место для самых курьезны случаев, особенно те рынки, на которых торгуют бананами, прямо как в Лемурии. Бежавший профессор оказался слишком занят своими мыслями, чтобы заметить банановую шкурку под ногами — Грецион поскользнулся, упал на каменную дорогу, позвонок нехорошо хрустнул, а мир поплыл тающим льдом.
И Грецион Психовский умер.
Дева. Глава 9
Тринадцатый месяц — дурной месяц
…месяц Служба: в небе Лук Инанны Эламской
матери Инанны в Реке Ордалий очищаются,
ежегодно сияют…
Из «Астролябии В»
— Кажется, это где-то уже было, — пробубнил профессор и чуть замедлил бег — голова затрещала, а после пришло осознание, что где-то в бесчисленном множестве ксерокопий он умер, хотя сейчас — жив. Это легонечко, как шепот спящего древнего бога, сводило с ума, и сейчас довело профессора до очередного обрыва, с которого, разбежавшись, хотелось прыгнуть со скалы — Грецион просто ужасно крикнул, резко затормозив.
Мир завертелся, вместе с ним — мысли, ударяющиеся друг о друга шарами для боулинга.
— Ненавижу, — сплюнул Психовский, оскалившись. — Как же я все это ненавижу…
Профессор тут же понял, что эти слов, определенно точно принадлежавшие ему, словно сказал кто-то другой — и начал искать внутри себя самого, пробираясь сквозь потемки души наощупь.
— Так, — промямлил Грецион. — Не дрейфить. Потом разберемся, что это за чертовщина из меня полезла. Сейчас срочно к Фебу….
Сейчас, действительно, все остальное было не столь важно — Грецион мчался на поиски Аполлонского.
Федор Семеныч находился где-то на грани миров: художественного и реального. Карандаш в его руках совершал невероятные трюки, то оказываясь в одном углу листа, то — в совершенно противоположном. Художник напоминал обезумевшего паука, использующего все восемь лапок для скоростного плетения паутины — но вот только из-под руки Аполлонского постепенно выходил портрет сидевшей напротив лемурийки — чуть полноватой, — приправленный, конечно, вымышленными деталями. Федор Семеныч как минимум зачем-то добавил девушке карандашных веснушек, как максимум — наворотил с задним фоном такое, что страшно. Там теперь гуляли какие-то здоровые рептилии, ни то драконы, ни то динозавры — короче говоря, художник разошелся.
Карандаш остановился — Федор Семеныч подумал, чего бы еще интересного добавить, чтобы портрет выглядел совсем по-героически. В голове вылупилась какая-то светлая мысль, и рука вновь задергалась.
— Среброкистый Феб, — раздался крик. Лемурийка обернулась, а вот Аполлонский — отнюдь, проигнорировал восклицание. Когда художник уходил в работу с головой, он даже не замечал телефонных звонков — как-то раз студенты целый день трезвонили ему, потом раздобыли адрес в деканате, приехали домой, звонили в дверь, но никто все равно не открывал. Так они и подумали, что их преподаватель, стало быть, склеил ласты, и уже обрадовались, что рубежный контроль отменяется, но закончивший работу Федор Семеныч как раз в это время открыл дверь, сказав:
— Я все прекрасно слышу.
Потом он оглядел кислые лица студентов и добавил:
— Если вы подумали, что я помер и рубежного контроля не будет, не дождетесь.
А после Аполлонский пригласил всех на чай и долго травил самые непристойные байки о художниках, которых знал в достатке: одного Дали и Ван Гога с Гогеном хватало на добрых три часа, а уж когда начинались приключения Тулуз-Лотрека в кабаре…
— Феб… — на этот раз Грецион потряс художника за плечо — это возымело эффект.
— Я работаю, — промямлил Федор Семеныч и вновь склонился над блокнотом.
— Это важно, — не мог угомониться Психовский.
Художник тяжело вздохнул, вспомнив недавные перепады настроения профессор.
— Только прекрати трясти меня, — выпалил тот и посмотрел на сидящую напротив лемурийку, потом — обратно на блокнот. Снова вздохнув, Аполлонский выдрал лист и вручил его девушке.
— Прошу меня простить, — улыбнулся он и, недовольно заворчав, повернулся к Грециону. — Я бы ни за что не отвлекся, не зная, что ты можешь на меня снова наорать, и у тебя будет рациональная и не пустяковая причина дергать меня — как и всегда. Вот будь ты каким-нибудь там Близнецом…
— Занимательную астрологию мы отложим на потом, — профессор отвел друга в сторону, слишком уж сильно дернув и схватив за плечо, словно таскал мешок с картошкой. — Потому что сейчас начнется еще более занимательная астрология.
— Мне готовиться к лекции, о любитель учить всех и вся? Уже полез за зачеткой…
— Ну, почти, — Психовский хотел ухмыльнуться, но у него не вышло, недобрый оскал почему-то никуда не сошел до конца. — Я понял, почему меня беспокоят все эти змеи.
— Ты имеешь в виду, ящерицы? — Аполлонский поправил шляпу.
— Нет, змеи. Каменные, — словно в доказательство, Грецион ткнул в сторону ближайших колон — художник прищурился, потом кивнул. — Ты же в курсе, что почти ни в одной архитектуре цивилизаций древнего мира этих гадин не использовали?
