Облезлые серые стены нашего дома были все те же. Железный пес с тремя волчьими головами все так же стоял посреди сада, но фонтан молчал, и клумбы вместо мха и шиповника полнились сорной травой. Мистер Миллион расплатился с моими носильщиками и ключом отпер дверь, которая во времена моего отца всегда запиралась на цепочку, хотя и без навесного замка.
И тогда невероятно высокая и худая женщина, продававшая на улице пралине, бросилась к нам. Это оказалась Нерисса, и теперь у меня есть служанка и могла бы быть наложница, пожелай я того, хотя мне нечем ей платить.
Я теперь должен объяснить, наверное, почему я писал этот отчет, который уже отнял у меня не один день; и я даже должен объяснить, почему я это объясняю. Ну ладно. Я писал затем, чтобы раскрыть себя себе, и теперь я пишу, чтобы, я знаю это, временами перечитывать то, что я пишу сейчас, и останавливаться в изумлении. Возможно, к тому времени, когда я это сделаю, я разрешу тайну собственного естества, а быть может, она уже не будет меня интересовать.
Со времени моего освобождения прошло три года. Этот дом, когда мы с Нериссой вновь вошли сюда, был в запущенном состоянии. Моя бедная тетушка провела здесь свои последние дни, как сказал мне Мистер Миллион, в поисках предполагаемых сокровищ моего отца. Она не нашла их, и не думаю, что они вообще существовали; теперь, зная его характер лучше, чем она, я верю, что он тратил большую часть того, что приносили ему его девушки, на свои эксперименты и оборудование. Первоначально я и сам очень нуждался, но репутация дома привела людей. Женщин, которые искали покупателей, и мужчин, которые хотели у них кое-что купить. Вряд ли необходимо большее, сказал я себе вначале, чем просто сводить их вместе; и сейчас я довольно состоятельный человек. Федрия живет с нами и тоже работает; ее блестящее замужество окончилось крахом.
Прошлой ночью я работал у себя в операционной и услышал, как кто-то скребется в библиотечную дверь. Я отворил, при ней был ребенок.
Настанет день, когда им понадобятся наши услуги.
История, записанная Дж. В. Маршем
Если ты желаешь владеть всем на свете, тебе не должно
ни к чему стремиться.
Если ты желаешь стать всем на свете, тебе не должно
быть ничем.
Если ты желаешь познать все на свете, ты не должен
знать ничего.
Ибо если ты возжаждешь владеть чем-либо, ты не сможешь владеть Господом – а Он есть твое единственное сокровище.
Девушка по имени Ветви Кедра Качаются жила в стране движущихся камней, где годы длиннее, чем где бы то ни было, и с ней случилось то, что обычно происходит со всеми женщинами. Тело ее располнело и сделалось неповоротливым, груди набухли и налились молоком. Когда меж ее бедер появилась влага, мать отвела ее в место, где рождаются на свет новые люди, туда, где сходятся два скальных утеса. Там, на песке узкой бухточки, подле камня, только что скатившегося вниз и замершего в переплетении хилых кустиков, где все незримое глазом располагает к материнству, она принесла двоих детей мужеска пола. Первый из них родился на заре, и так как в тот миг, когда он показался наружу из материнского чрева, подул порыв ветра, холодного ветра с гор, которых еще не коснулось теплое око рассветного солнца, мать дала ему имя Джон (в их языке это было общее обозначение мужчины, и все мальчики получали имя Джон) Восточный Ветер. Второй шел не так, как обычно выходят из утробы нормальные младенцы, – головой вперед, как человек, взбирающийся на кручу, – но вперед ногами, как делает мужчина, опасливо пробующий, в какое новое место ему предстоит спуститься. Его бабка пеленала его братика, не подозревая о том, что родились двойняшки, и потому ноги его коснулись земли прежде, чем кто-то успел подхватить мальчика. Поэтому мать назвала его Джон Пескоходец.
Она ощутила в себе силы подняться вскоре после того, как родила, однако мать воспретила ей двигаться без нужды.
– Ты себя убьешь, – сказала она, – лучше дай им поскорее попробовать грудь, ибо я вижу, что недостатка в молоке у тебя не будет.
Ветви Кедра Качаются взяла по ребенку на каждую руку, приложив по одному ротику к каждой своей груди, и опустилась обратно на песок. Ее тонкие черные волосы, гладкие, как шелк, взвились вокруг ее головы темным обручем. На щеках ее виднелись полоски слез, пролитых в родовой муке. Ее мать начала разгребать песок голыми руками, и достигнув слоя, что все еще хранил силу солнца умершего дня, засыпала им ноги дочери.
– Спасибо, мама, – сказала Ветви Кедра Качаются. Она смотрела в два припавших к ее груди младенческих личика, еще пахнувших ее собственной кровью.
– Так поступила моя мать, когда я родила тебя, так же должна будешь поступить и ты со своими дочерьми.
– Но у меня сыновья.
– Первые роды убивают или делают крепче. У тебя будут еще дочери.
– Надо омыть их в реке, – предложила Ветви Кедра Качаются.
Она села, а спустя некоторое время смогла встать. Она была симпатичной девушкой, но сейчас ее внезапно опустевшее тело казалось почти лишенным формы. Она пошатнулась, но ее мать сноровисто поддержала ее, чтобы та не упала. Когда они подошли к реке, солнце стояло высоко, и именно там у матери Ветви Кедра Качаются отобрали Джона Восточного Ветра, а ее саму утопили на мелководье.
Когда Пескоходцу сравнялось тринадцать, он уже вымахал так, что стал похож на взрослого. Эти годы его мира, куда так и не прорвались корабли, были долги, потому его кости уже достаточно окрепли, а руки стали длинными и сильными. На его теле не было ни жиринки (люди страны движущихся камней вообще не отличались склонностью к ожирению), и он уже мог считаться полноправным собирателем пищи, если бы не странные сны, посещавшие его. На исходе тринадцатого года его жизни его мать и ее кровный брат по имени Летающие Ноги решили послать мальчика учиться к жрецу. Так он оказался совсем один в странной гористой стране, где скалы высились чуть ли не до самых облаков, а все живое было чем-то мелким и незначительным в сравнении с ветром, солнцем, пылью, песком и камнями. Он держал путь на юг – всегда на юг, день за днем, а по ночам ловил скальных мышей, осмелившихся подойти близко к его подстилке, и сворачивал им шеи. Утром мыши иногда пропадали, а иногда нет.
В полдень пятого дня путешествия он достиг теснины Вечного Грохота, где и проживал жрец. Ему посчастливилось добыть ложного фазана, которого можно было преподнести в дар. Он тащил его на себе, ухватив за покрытые перьями лапы, а большая лысая голова и вытянутая шея птицы болтались у него на закорках, пока он шагал вперед; зная, что в этот день славно поработал, как и положено настоящему мужчине, и будучи уверен, что доберется к теснине еще до заката (Летающие Ноги указал ему приметные места на пути, по которым следовало выверять направление, и он их все уже повидал), он шествовал гордо, хотя и не без острастки. Он услыхал рев теснины Вечного Грохота еще до того, как та стала видна. Земля впереди казалась совершенно безжизненной, пейзаж оживляли только редкие скалы и кусты, и непохоже было, чтобы на его пути могло существовать хоть что-то, кроме камней. Там раздавался приглушенный гул, в воздухе висела рябь. Продвинувшись еще немного вперед, он увидал плотное облачко водяной пыли. Это, однако, не могла быть теснина Вечного Грохота, ибо прямо перед собой он видел все ту же каменистую равнину, да и звук был не так уж силен. Но когда он сделал еще три шага, звук внезапно перерос в рев. Земля затряслась. Прямо под его ногами разверзлась белопенная расщелина. Он мгновенно вымок до нитки; сперва его бросило в жар, а затем в холод. Камни здесь были мягкие и мокрые, они беспрерывно тряслись, как в лихорадке. Он очень осторожно сел, потом спустил ноги во тьму. Где-то на самом донышке ее струилась белая вода. Именно так, как всегда и делает мужчина, опасливо пробующий, в какое новое место ему предстоит спуститься, он начал нисхождение в теснину Вечного Грохота. Постепенно небо стало пурпурным лоскутком размером с ноготь его пальца, усыпанным дневными звездами, а водяной ленты все еще не было видно. Только отыскав место, где она брала исток, он пробился в пещеру жреца.
