V. R. T
Но не воображай, будто ты мне хоть сколько-то интересен. Ты меня согрел, а сейчас я опять ухожу – слушать голоса ночи.
Карел Чапек, «С точки зрения кошки»
Это был коричневый короб, скорее даже чемоданчик, из темно-коричневой, тронутой временем кожи, с дополнительно укрепленными бронзовыми уголками. В бытность чемоданчика новехоньким бронзовые накладки выкрасили зеленой краской, теперь же она в основном была содрана, и тусклый свет умирающего дня, сочившийся через окно, выхватывал из сумрака тусклый зеленоватый налет по краям свежих царапин. Раб осторожно, почти беззвучно, положил чемоданчик перед молодым офицером, под лампу.
– Открой его, – велел офицер. Замок давно сломался, чемоданчик с грехом пополам удерживали закрытым наскоро скрученные из тряпья завязки.
Раб – высокий, широкоплечий, с резко очерченной челюстью, в шапке темных волос – взглянул на офицера и, поймав кивок его коротко остриженной головы (не совсем кивок – движение подбородка туда-сюда, может быть, на шестнадцатую часть дюйма), извлек офицерский кинжал из портупеи, перекинутой через спинку кресла, разрезал им тряпичные веревки, почтительно поцеловал лезвие и вернул его на место. Когда раб ушел, офицер вытер ладони о бедра, затянутые в форменные брюки до колен, резким движением откинул крышку и вывалил содержимое на стол.
Блокноты, катушки пленки, еще катушки, и еще. Отчеты, заполненные бланки, письма. Он заметил школьную тетрадь для записей на дешевой желтоватой бумаге, с наполовину оторванной обложкой, и вытащил ее из кучи документов. На обложке имелась нанесенная неумелой рукой монограмма V. R. T. Инициалы были выведены замысловатым почерком, крупными буквами, но как-то неправильно, будто неграмотный дикарь пытался воспроизвести символы по однажды показанному образцу.
Вчера я видел птиц. Я видел двух птиц. Одна оказалась мертвоголовым сорокопутом, а другую птицу этот сорокопут…
Офицер небрежным жестом отмел тетрадь на край стола. Пошарив взглядом в ворохе бумаг, он заметил там листок, исписанный аккуратным, наклоненным чуть назад от направления текста почерком, каким обычно писали составители министерских официальных документов.
Сир, отправляемые мной Вам документы… мое личное мнение по этому вопросу… с Земли…
Офицер слегка заломил брови, отложил письмо и вновь вернулся к тетради. Внизу титульной страницы обложки смазанными темными буквами было накорябано:
Поставки памятных медальонов. Французский Причал, Сент-Анн
На третьей странице обложки:
К-та E2S14 место 18
ИМЯ
Армстронгская школа
ШКОЛА
Французский Причал
ГОРОД
Подцепив пальцем одну из катушек, он поискал каких-то меток, но их не обнаружилось. Они отклеились и валялись теперь среди остальных документов, заметно пострадавшие от влаги. Все же названия, даты и подписи читались достаточно четко.
ВТОРОЙ ДОПРОС.
ПЯТЫЙ ДОПРОС.
СЕМНАДЦАТЫЙ ДОПРОС – БОБИНА #3.
Офицер повертел наклейки, позволил им провалиться меж пальцев, потом выбрал случайную катушку и вставил в магнитофон.
Заключенный: Что, уже?
Следователь: Да. Назовите, пожалуйста, ваше имя.
З: Я уже называл его. Оно у вас записано.
С: Вы называли его много раз.
З: Да.
С: Но кто вы?
З: Я заключенный камеры 143.
С: Да вы философ. Мы считали вас антропологом, но вы, по правде сказать, кажетесь слишком молоды для обоих этих родов занятий.
З: (Молчит).
С: Я должен ознакомиться с вашим делом. Конечно, я мог бы это сделать, не вытаскивая вас из камеры. Вы это понимаете? К вашему сведению, я подвергаю себя риску заразиться тифом и еще невесть какими болезнями. Хотите вернуться в подземелье? Сигарета вам вроде бы пришлась по вкусу. Есть еще какие-то пожелания?
З: (Горячо, сердито). Мне нужно новое одеяло. И бумага! Еще бумаги и что-нибудь, на чем можно писать. Столик.
Офицер усмехнулся сам себе и остановил воспроизведение. Настойчивость, с какой высказал свои требования заключенный, умилила его. Он позволил себе немного пофантазировать, представляя, какой тот получил ответ. Он перемотал назад несколько дюймов пленки и снова нажал кнопку «Воспроизвести».
С: Хотите вернуться в подземелье? Сигарета вам вроде бы пришлась по вкусу. Есть еще какие-то пожелания?
З: Мне нужно новое одеяло. И бумага! Еще бумаги и что-нибудь, на чем можно писать. Столик.
С: Мы давали вам бумагу. Много бумаги. И что вы с ней сделали? Покрыли каракулями. Вы отдаете себе отчет в том, что все эти, с позволения сказать, записи будут приобщены к вашему делу и впоследствии, если возникнет такая необходимость, переданы на высший уровень? И что их потребуется как-то расшифровывать? На это уйдут недели кропотливой работы. Не завидую я этому человеку.
З: Можно послать фотокопии.
С: А вам бы это понравилось, гм?
Офицер уменьшил громкость, так что голоса опустились почти до шепота, и стал разгребать завалы на столе. Его внимание привлек блокнот – необычно крепкий и странной формы. Он выгреб его из кучи.
Размеры блокнота составляли примерно 14 × 12 дюймов, а толщина – около дюйма. Он был переплетен в толстую холстину, которой время и солнце придали по краям кремовый оттенок. Страницы оказались тяжелыми и плотными, поля отграничивались блеклыми синими линиями. Текст на первой странице начинался с середины предложения. Присмотревшись особенно пристально, офицер увидел, что перед ним три страницы были вырезаны из записной книжки – словно бы лезвием бритвы или очень острым ножом. Он достал свой кинжал и испытал его на четвертой странице. Кинжал был остро отточен – потому раб и держал его столь бережно, – однако отрезать краешек страницы так же чисто и ровно, как сделал это кто-то раньше, офицер не смог. Он вчитался в текст.
…обманчивое впечатление даже при дневном свете, так что я подчас задумываюсь, что из увиденного мною существует в действительности, а что есть обман воображения. Чувство не слишком приятное, выводящее из равновесия, да еще слишком долгие дни и чрезмерно краткие ночи не помогают восстановить его. Я просыпаюсь за несколько часов до рассвета, даже в Ронсево
[37].
