– Вы пожелали увидеть священные места моих предков, правителей этой планеты! Я могу показать их вам, доктор; на самом деле никто, кроме меня, на это не способен – только в моих силах раскрыть вам их истинное значение и помочь вам в полной мере проникнуться духом той навеки утраченной эпохи! Но сегодня уже слишком поздно, доктор; прилив откатился. Если бы вы явились завтра, скажем, в середине утра – это еще не слишком поздно – мы бы запросто проплыли по лугам, точно в гондоле. Без всяких настояний с вашей стороны, о доктор, мы с моим сыном отвезем вас в любое место, куда вам будет угодно отправиться, и покажем все, что вы сочтете достойным своего внимания. Вы также сможете снять фотографии – или зарегистрировать свои впечатления иным способом, – для которых я и мой сын с удовольствием будем позировать.
Я спросил, сколько это будет стоить. Он назвал приемлемую сумму и быстро добавил:
– Учтите, доктор, что это за пятичасовую работу двух человек и прокат нашей лодки! И за уникальные впечатления, ведь никто иной не сможет показать вам то, что вы желаете повидать. – Я согласился с ценой. Он продолжал:
– Надо еще закупить еды на обед, на троих. Если вы доверите мне соответствующие средства, я обещаю использовать их со всей рачительностью.
Я с подозрением воззрился на него. Он снова вставил:
– Или же вы можете купить припасов сами, но помните, что рассчитывать следует на обед для троих. Думаю, хватит птицы и бутылки вина. Но сейчас, доктор, я вам должен кое-что показать. Подождите минуточку.
Он полез в упаковочный ящик, стоявший рядом, и вытащил оттуда лоток, на вид оловянный, покрытый красными царапинами. В лотке лежало около двух дюжин метательных копейных наконечников, в основном сделанных из камня, но среди них я заметил и несколько явно изготовленных из цветного стекла – если точнее, из осколков бутылок от виски. Эти были совсем новые, как о том свидетельствовали их острые как бритва концы; по-настоящему старые орудия из кремня или вулканического стекла всегда теряют остроту, истираются уже после нескольких столкновений с песчаной землей. Формы у них оказались самые причудливые – очень широкие, с двумя или с тремя шипами, – но грубая работа указывала, что сделаны они не для использования по назначению, а в выставочных целях.
– Это оружие аборигенов, доктор, – сказал нищий. – Мы с моим сыном ищем их там, где некому нанять нас и нашу лодку. Это настоящие сувениры, их невозможно подделать. Они изготовлены старым аборигенным населением местности вокруг Французского Причала, где, как вам должно быть известно, аборигены должны были селиться теснее, чем где бы то ни было в этом мире, ибо там находилось такое же священное место моих дальних предков, каким для вас является Рим или Бостон
[76]. Там был настоящий рай для сбора съедобных растений, охоты и рыбалки, ну да, впрочем, вы еще услышите от меня об этом завтра, когда мы отправимся вверх по реке в болота, и если нам повезет, мальчик даже продемонстрирует вам, как ловили эту рыбу и дичь аборигены, не пользуясь даже такими тонкими и ценными приспособлениями, как эти, которые я вам сейчас предлагаю приобрести.
Я сказал, что не намерен покупать их, и он ответил:
– Вам поистине не следует упускать ни одной такой возможности, доктор. Эти изделия куплены музеем в Ронсево и оправлены в литье, так что теперь их можно показывать по всему миру и даже переслать на Сен-Круа, так что они, можно сказать, пользуются всеобщим признанием, по крайней мере в пределах этой системы. Взгляните хотя бы на этот! – Он поднял самый крупный наконечник из сколотого кремня, такой тупой, что им было бы уместнее забить дичь до смерти. – Я могу снабдить его булавкой, так что его можно будет носить как брошь. Отличный подарок и предлог поговорить с какой-нибудь дамой.
Я такие поделки видел в Ронсево и сказал только:
– Нет, благодарю. Но я должен выразить искреннее почтение вашему мастерству – ведь вы их сами сделали, разве не так?
– Нет-нет, вы посмотрите! – Он поднял руки. – Мы, аборигены, не умеем такого делать. Доктор, вы поглядите на мои руки.
– Я думал, их сделали аборигены. Вы сами так сказали.
Мальчик, до той минуты молча слушавший нашу беседу, вставил глухим голосом:
– Зубами обтесали.
То были первые слова, какие я от него услыхал, за исключением нечленораздельной попрошайничьей литании, которую он обрушил на меня при входе.
– А мои руки еще в худшем состоянии, чем у других, – протестующим тоном заметил его папаша. – Вы что, издеваетесь? Я даже шнурки толком зашнуровать не могу. Все, что я умею, доктор, так это сидеть на веслах.
– Значит, их изготовил ваш сын, – заключил я, но, как только слова эти сорвались с моих губ, я понял, что совершаю ошибку. Лицо мальчишки все перекосилось от внутренней боли, какую так легко вызвать у чувствительного подростка, а старик, напротив, аж расцвел от радости.
– Ха! Он? Доктор, он даже хуже меня. Он ни на что не годится, кроме драк с остальными. Они его всегда бьют. А, и еще он умеет читать библиотечные книжки. Он даже банку не научился вскрывать.
– В таком случае мое первое предположение было истинным. Это вы их сделали. Скалывать кремень и придавать ему нужную форму не так-то легко, но все же проще, чем на скрипке играть. Одна рука держит зубило, другая молоток. Всего-то и надо, что правильно поместить зубило и крепко стукнуть.
– Судя по тому, что вы говорите, доктор, вы и сами их делали.
– Да. И у меня получалось лучше, чем у вас.
Неожиданно мальчишка сказал:
– Свободные не пользовались этими причиндалами. Они плели сети из лиан и побегов винограда, а если хотели что-то разрезать, то перегрызали его зубами.
– И он прав, знаете ли. – Голос старика чуть изменился. – Но вы не возьмете их, доктор?
Я ответил, что, если музей в Ронсево спросит моего мнения на этот счет, я посоветую им закупить наконечники, но что я не считаю его достаточно компетентным фальсификатором старинных артефактов, чтобы тратить на это кучу времени, а потом его же еще и разоблачать.
– У нас что-то должно быть, вы поймите это, – произнес он. Впервые у меня не сложилось впечатления, что он клянчит деньги. – Что-нибудь такое, что бы мы могли продать. Что-нибудь такое, что они могли бы взять в руки. Нельзя торговать правдой, так я говаривал жене. И так я учу своего сына.
Я помолчал несколько минут, извинился и пообещал явиться за ними завтра утром. Хотя я ни на миг не сомневался, что они отпетые самозванцы, мнение мое о них сложилось куда более благоприятное, чем я ожидал. Старик по крайней мере не алкоголик, как можно было заподозрить: ни один алкоголик не станет держать в хозяйстве недопитую бутылку стоградусного рома
[77]. Он попрошайничает в тавернах только потому, что там легче раздобыть денег, а напитки ему предлагают как бы за компанию. Что до мальчишки, то, перестав изображать из себя имбецила в корыстных целях, он заметно поумнел. Зеленые глаза, тонкая фигура и темные волосы делали его красивым, но скорее чувственной красотой
[78].
