Теперь я должен признаться, что солгал. Даты на этой странице, как и на предыдущей, неточны. Сегодня первое июня. Я долго ничего не писал в этом дневнике, и наконец вчера ночью мне явилась мысль, что неплохо бы взяться за него снова и описать все случившееся. Как видите, моя рука все еще плоха. Я не думаю, что она полностью заживет, хотя выглядит нормально, а шрама не осталось. Мне трудно что-то поднимать и удерживать.
Итак, я похоронил мертвого мальчика в пещере на крутой скале у реки. Думаю, он остался бы доволен, да и медведи-трупоеды туда не доберутся
[122]; они умеют переворачивать большие валуны, но карабкаться по скале, как человек, не могут. Мне понадобилось три дня, чтобы отыскать пещеру. Тело я водрузил на одного из мулов. Я также убил кошку и положил у ног мертвеца.
Я обнаружил, что мне непривычно писать вот так – не то чтобы от руки, а записывая свои мысли. Я, конечно, записывал интервью, делал заметки насчет планов посетить священные места, но своих мыслей на бумагу не изливал. Это в своем роде восхитительное ощущение. Теперь мне больше не с кем поговорить, и никто не прочтет написанного мною.
Мы – пара мулов и я – теперь передвигаемся куда медленней, чем раньше, когда он был жив. Мы идем только три или четыре часа по утрам, а в холмах всегда есть зачем остановиться и на что посмотреть – красивые места с тенистыми деревьями или папоротниками, места, где можно поискать пещеру, или глубокая естественная дыра, где водится рыба. С тех пор как он умер, я перестал убивать крупных животных – питаюсь только рыбой или маленькими зверьками, на которых расставляю ловчие сети, сделанные из вычесанных у мулов хвостовых волос
[123]. Несколько раз мои ловушки кто-то обчищал. Но я не сержусь. Думается, я знаю, кто эти воришки.
В этой местности много съестного, кроме рыбы и дичи, хотя для фруктов пора года еще слишком ранняя, кроме первых ягод. Я верю, что Мокрушники – я хотел сказать, аннезийцы с заболоченных лугов – ели корни соленых тростников. Я тоже попробовал их на вкус (сперва надо соскоблить верхний слой, он черного цвета, горький, им можно травить рыбу, зажав большую стопку соскобов меж двух камней и выдавив сок), и мне понравилось, хотя я не думаю, чтобы они были так уж питательны. Лучше всего есть их у Моря-Океана, промывая белую часть корня в соленой воде после каждого укуса.
Там, на болотах, если захотелось кореньев, стоит только наклониться и вырвать из топи несколько тростин. Но, кроме них, там особо нечего есть, разве что рыбу и моллюсков, или улиток по весне, хотя иногда получается поймать птицу. Здесь все совсем иначе. Тут еды много, но ее трудно отыскивать. Побеги разных растений хороши в пищу, и черви, которые плодятся в гниющем дереве, тоже вкусны. Есть еще гриб, который растет только там, куда совсем не проникает солнце. Он тоже очень хороший.
Как я уже сообщал, я с тех пор не убиваю крупных зверей, хотя однажды попытался. Но ружье так сильно громыхает, а дробовик шумит еще сильнее. Наверное, они только отпугнут ту дичь, какую мне бы хотелось добыть.
3 июня. (Это подлинная дата.) Мы поднимаемся все выше в горы – двое мулов и я. Камней стало больше, трава поредела. Олени больше не смахивают на крупный рогатый скот.
4 июня. Сегодня я не стал разводить огонь. Я поступал так каждую ночь с тех пор, как он умер, уже больше месяца. Сегодня ночью я начал было собирать хворост, как обычно, а потом задумался, к чему мне это. Мальчишка, который сейчас уже умер, поступал так, потому что у нас были мясо, которое можно жарить, и чай, который можно заваривать. Я люблю чай, но он уже кончился, а я уже сыт, и у меня нет ничего, что я мог бы приготовить. Солнце вскоре закатится; пока планета-сестра не взойдет над холмами, я не смогу писать. Иногда я думаю, кто это прочтет, и не могу придумать ответа. Тем не менее я решил излагать здесь все самые сокровенные мысли. Но потом вспоминаю, что мне положено вести научный путевой журнал, и пусть даже его некому читать, мне полезно практиковаться в этом.
Но о чем рассказывать? Я бросил бриться. Я сижу тут с блокнотом на коленях и пытаюсь вообразить, как жили Свободные Люди до прибытия человеков с Земли. В холмах жизнь нелегка, никто бы не стал тут селиться, если бы нашлась земля получше. Может быть, в горах – Темпоралии, так они зовутся – действительно лучше. Но у меня пока нет способов это узнать. Уж конечно, низкие холмы, которые мы прошли, лучше приспособлены для жизни, и даже болота. Почему тогда Свободные забирались в горы – они наверняка так поступали, если верить старым преданиям? Бывали они здесь или нет? Направляются ли они сюда прямо сейчас? Я думаю, что да. Но это уже другая история.
Если они и появлялись здесь, то, по всей видимости, нечасто. В преданиях всегда говорится о людях гор (Свободных) и Мокрушниках, обитателях заболоченных лугов. Если правда то, что сообщается в преданиях, – что болотники умели говорить, – то выходит, что они всегда называли Свободных «народом холмов». Но только они одни. В этих холмах, полагаю, так безлюдно, как никогда не бывает в топях; мертвецов тут нет. Ну или от силы несколько.
А болотники? Почему они сюда не пришли?
Надо сначала рассказать про них, потому что в этой области известно больше. Мы знаем, что они охотно ели мясо, иногда говорится даже, что они пожирали тела принесенных в жертву, причем в этом участвовали и неверующие. Обитая в топях, они, как я уже говорил, должны были питаться корнями соленых тростников, рыбой и водоплавающей дичью. Несомненно, время от времени, изголодавшись по мясу, они покидали свои болота и отправлялись в низкие зеленые холмы, что высятся над топями, на охоту. Рыбаки и ловцы водоплавающей дичи не умеют хорошо охотиться. Тогда они появлялись здесь, в этих самых холмах (сколько их было? Десять, двадцать, тридцать?), чтобы поймать жертв для реки. Я так и вижу, как они крадутся: один за другим, коренастые, коротконогие, с кривыми утиными ступнями, белокожие. Десять, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Свободные охотятся куда лучше, дерутся, без сомнения, тоже, потому что у них длинные ноги и узкие ступни, но жить так скученно они не могут – им просто не хватит пищи, и они умрут с голоду. Вероятно, вместе могут одновременно прокормиться не более десяти человек, считая женщин и детей; из них не более трех или четырех боеспособных мужчин. Как же много их было угнано из этого пустынного скалистого края к Часовому Стеклу, Обсерватории и Реке. Как много? А сколько длилась человеческая первобытная история на Матери-Земле? Миллион лет? Некоторые утверждают, что десять миллионов. (Кости моих отцов.)
ПОЗЖЕ. Планета-сестра – королева ночного небосвода, ее синий свет льется на эту страницу и освещает ее полностью, кроме того места, куда падают тени от ручки и пальцев. Она наполовину ущербна, и на открытом моему взору участке я вижу Руку, что тянется в море. Там же должен быть и Порт-Мимизон, вон та маленькая искра в месте, где большой палец отходит от ладони. Я слышал, что это худший город в обоих мирах.
