Воскресенье, 4 июня, Троицын день
Первый обед всей большой семьи. Увы, Бонапарты говорят главным образом о бесплодии и деньгах.
— Почему нет бамбино, Наполеон? — Синьора Летиция выразительно постучала ножом. Она занимала почетное место во главе стола.
Не обращая внимания на ее колючие взгляды, Бонапарт сидел со сложенными на груди руками, смотрел сердито. Брат Жозеф, самый старший из всех, занял стул справа от матери, и это, как я понимала, беспокоило моего мужа. Ко всему, что связано со старшинством и почтительностью, все Бонапарты относятся крайне серьезно.
— Как французский посол в Риме, я буду получать шестьдесят тысяч франков в год, — сказал Жозеф дяде Фешу. — А Наполеону, как командующему Итальянской армией, платят всего сорок тысяч. — Он поднял вилку, с интересом рассмотрел ее и передал жене. Та тоже ее оглядела и повернула, чтобы прочесть надпись.
— Великолепно! — воскликнул муж Элизы, утирая пот со лба.
— Жозеф, в Риме ты сможешь очень выгодно приобретать старые скульптуры, — доверительно сообщил дядя Феш, прислонившись к спинке стула.
— Она слишком стара, Наполеон, — по-итальянски сказала синьора Летиция. От неожиданности я закашлялась, подавившись сосиской. Оказывается, я слишком стара, чтобы иметь детей.
— О весна, юность года! О молодость, весна жизни! — фальшивя, пропела Паулина.
— Может, она бесплодна? — предположила, икнув, Элиза.
— Пломбьер — отличные воды для исцеления от таких недугов, — прошептала мне через стол жена Жозефа. — Правда, там все так дорого…
Дочь торговца шелковыми тканями Жюли Бонапарт смотрела на жизнь просто, опираясь на такие ее слагаемые, как доход, убыток, спрос, предложение, наценка.
— Что значит «бесплодна»? — Джироламо смял хлеб в мягкую массу и прицепил себе сделанные из нее усы.
— Я тебе объясню, когда подрастешь, Джироламо, — пообещала ему Элиза.
— Мне уже тринадцать! И я тоже хочу сменить себе имя, мне больше нравится быть Жеромом.
— Врун! Тебе только двенадцать. — Каролина схватила вылепленный из хлеба ус и бросила его через стол.
— У мамы было тринадцать детей, пятеро умерли, — сказала Паулина.
— Великолепно! — торжественно произнес Феликс.
— За здоровье мамы!
— Чин-чин! — икнула Элиза.
— Чин-чин, чин-чин! — Дядя Феш поднял стакан, не обращая внимания на хлебный ус в нем.
— Будьте здоровы! — Я подняла стакан и выпила за здоровье моей новой семьи.
Четверть шестого пополудни
— Наполеон!
Бонапарт оторвался от рапортов.
— Мама?
— Наполеон!
Неужели синьора Летиция встала под нашей дверью?
— По-моему, она хочет с тобой поговорить.
Бонапарт подошел к двери.
— Твой лакей заснул, — услышала я голос его матери. — Ланциана дома?
Это слово значит «старуха» по-итальянски. Во мне вскипел гнев. Нынешним утром Лизетт слышала, как свекровь назвала меня ла путтана — «шлюха». Я делала все возможное, чтобы добиться расположения синьоры Летиции, но, кажется, ничто не могло ее умиротворить. Все мои поступки — даже самые добрые по отношению к ней — она рассматривала как оскорбления. Бонапарту мать объявила, что при мне чувствует себя крестьянкой. Когда я выиграла у нее в реверси, тем самым выставила ее дурой, — а я намеренно позволила ей победить в одной партии из четырех! Я будто бы слишком доверяю слугам — мне следует спать, поставив столовое серебро в ногах кровати. Я не должна так много подавать нищим. Я слишком много смеюсь, мне следует помалкивать, как свойственно жене Жозефа. И разве я не понимаю, что слишком стара, чтобы носить цветы в волосах? Короче говоря, она меня ненавидит.
Бонапарт выскользнул за дверь. Я услышала, как мать что-то выговаривает ему на итальянском. Потом он ворвался в комнату, мать — следом за ним.
— Заткнись! Довольно! — крикнул Бонапарт и топнул ногой.
Без даты
— Что-то случилось? — спросила Лизетт, перекусывая нитку. — Синьора Летиция в другом платье.
— Кажется, это связано с предстоящим зрелищем.
— Зрелищем? — Лизетт лизнула нитку, чтобы завязать узелок.
— При старом режиме в Версале собирались толпы посмотреть, как король Людовик Пятнадцатый ест яйцо. Так вот… Бонапарт решил, что пришло время позволить публике наблюдать за его трапезой.
Лизетт вроде бы удивилась. Я подняла руки, как бы говоря ей: «Не спрашивай меня, я тут ни при чем».
19 июня
— Они уехали, мадам! — Лизетт налила мне бокал шампанского.
— Налей и себе, Лизетт, — сказала я. Мне казалось, нам есть что праздновать. Жерома отослали в Париж, в школу. Жозеф, его жена Жюли и юная Каролина Бонапарт уехали в Рим. Луи отправили с донесением в Брешию. И только сегодня утром синьора Летиция и Элиза с мужем отбыли на Корсику.
Осталась только Паулина.
Хлопнула дверь, послышался ее визгливый голос.
Мы чокнулись с Лизетт, и я грустно улыбнулась. «Только» Паулина?
ШОКИРУЮЩИЕ ВЕСТИ
21 июня 1797 года, Момбелло
— И это все, что прислали из Парижа? — Я бросила на стол небольшую стопку писем.
— Так сказал Мусташ, — сообщила Лизетт, глядя в окно.
— И ничего от моей дочери?
И от Эжена тоже ничего.
— Только то, что здесь… — Не отрывая взгляда от уличной сценки, Лизетт рассмеялась в голос. — Там лакей напился. Видели бы вы его!..
Я перебрала письма по третьему разу, уже внимательнее: вот от моего банкира; два письма от Барраса; три — от тетушки Дезире; два — от Терезы; несколько — от людей, чьи имена ничего мне не говорят, обычные просьбы о покровительстве. И разумеется, счета. Совсем немного.
Я открыла уведомление от мадам Кампан; та писала о предстоящей декламации. Декламацию я пропущу. Тут же была приписка: «Я решила поставить Вас в известность, что генерал навещал Вашу дочь. Все хорошо. Она стала прекрасной молодой женщиной и блистательно выступила с ролью Кассандры в „Агамемноне“».
Лизетт, наблюдавшая за происходившим за окном, снова засмеялась.
— Мадам, идите сюда скорее! — Она обернулась, удивленная моим молчанием. — Мадам, что такое? Плохие новости?
— О, нет! — Я разгладила записку от мадам Кампан. От выступившего на ладонях пота чернила смазались.
Лизетт встала.
— Не желаете ли апельсиновой воды?
Я покачала головой. Как я могла объяснить? Передала эту записку Лизетт, чувствуя себя одураченной, неожиданно побежденной.
