И тут мы узнали новость: Лазар Гош мертв.
Я оставила Бото. Эжен, я знала, занимался сейчас на арене верховой ездой. В конюшне было темно, прохладно, пахло навозом. Две лошади в своих стойлах, жуя, обернулись посмотреть на меня.
Мальчик-конюх вскочил с кучи сена.
— Синьора!
— Ми диспьяче. Извини. Нон импорта. Неважно.
С конной арены донесся чей-то крик. Я толкнула тяжелую дверь; Эжен скакал по кругу на вороной лошади с блестящим от пота лицом, вся лошадь в пене. Учитель верховой езды стоял в центре круга.
— Не отрывайте ноги от крупа! — кричал он. — Большие пальцы вверх снаружи от повода!
Я присела на скамью. Эжен выехал в середину арены, обернулся к учителю. Заметил меня и просиял. Учитель повернулся ко мне и низко поклонился.
— Мы закончили, мадам генеральша!
— С удовольствием наблюдала ваше занятие, гражданин. — Я с ужасом думала, как бы сообщить Эжену чудовищную новость.
Он сел рядом со мной.
— Ты видела этот поворот направо? — Он раскраснелся, волосы взмокли от пота.
— Да, и ты выполнил его в точности, как нужно, — поднялась я. — Пройдемся по саду?
Он потянул меня за руку.
— Мам, что случилось?
Я обвела взглядом пустующую арену.
— Грустная новость, — сказала я, снова садясь. — У твоей сестры, тетушки Дезире и маркиза все в порядке, — успокоила я сына, видя, как он весь напрягся в ожидании. — Новость касается генерала Гоша, Эжен. — Я сцепила руки. — Он… его больше нет с нами. — Подбородок у меня задрожал, несмотря на то что я твердо решила не плакать.
Эжен долго смотрел на меня, не понимая.
— Он погиб? В сражении? — наконец произнес он.
— Нет, умер в своей постели. От инфекции в легких. — Я нашла носовой платок. — Чахотка, — дрожащим голосом сказала я и вздохнула с превеликой осторожностью. Мне не пристало рыдать.
Эжен наклонился, опираясь о колени, и ударил стеком по скамье перед собой.
— Умер в своей постели? — Он бросил стек и выпрямился. По его лицу пошли красные пятна.
— Эжен, я хотела, чтобы ты…
Он стал подниматься по деревянной лестнице, по арене разносилось эхо шагов. Я хотела пойти за ним, но остановила себя. Ему нужно было побыть одному.
Сейчас поздно. Темно, у меня горит единственная свеча, которая, разгораясь, все сильнее освещает комнату. Я сижу в гостиной за столом с мраморной столешницей, кутаясь в стеганое покрывало. Слышу, как храпит слуга, как кто-то пьяный поет во дворе. В унисон им квакают лягушки. Не могу помешать мыслям течь своим чередом, но все они приводят к Лазару. Я не в силах поверить тому, что мне сказали: бравый солдат умер в собственной постели, ему не досталась героическая смерть на поле битвы.
Слезы все текут. Когда мне можно будет погоревать? Где? Я не смею. Весь вечер Бонапарт следит за мной, смотрит в мои покрасневшие глаза, ловит грустные улыбки.
Даже если женская правда остается тайной, в ночи она дает о себе знать.
Помню неровную поверхность холодных каменных ступеней, по которым в тюрьме, в монастыре кармелиток, я поднималась в сырую келью Лазара. Помню вкус виски на его языке, потрескивание горящего фитиля, его шелковистую кожу. С удивлением и благодарностью вспоминаю жар его любви… и свою, раздувшуюся из погасших было углей.
Достала со дна шкатулки с драгоценностями медаль с изображением святого Михаила, подаренную Лазаром. «Свобода или смерть», — велел он вытравить на обороте. Или смерть…
«Если со мной что-нибудь случится…» — писал он мне.
Он умер от скоротечной чахотки, повторил Бото за ужином, не отрывая взгляда от хрустального бокала с вином. В Вецларе. Там его и похоронили.
Что-то свербит у меня в горле. Горький, отвратительный привкус во рту, навевающий дурноту.
Просто мне в голову внезапно пришла мысль: не убили ли Лазара?
1 октября
Вечером долго говорила с Бото. И вот что я поняла.
Роялисты поменяли тактику. Вместо того чтобы действовать на республику силой извне, они решили разрушить ее изнутри и для этого провели в Законодательный совет несколько депутатов-роялистов. Цель, разумеется, — уничтожить республику и восстановить монархию.
В ответ директора Баррас, Ребель и Ла-Ревеер начали противодействовать. Располагая большинством в совете из пяти директоров, они попытались заменить министров-роялистов на верных республиканцев (одним из них был военный министр Лазар Гош). Опасаясь, что это вызовет восстание, Баррас убедил Лазара подтянуть его войска к Парижу.
С этого места история становится неясной. Почему-то план не удался, войска были замечены, и Лазару пришлось покинуть Париж. Его подозревали в измене, называли врагом республики.
Через несколько недель после этого Баррас предпринял вторую попытку сместить роялистов с их постов, которая на этот раз оказалась удачной. Вскоре Лазар умер. Боюсь, этим не кончится…
1 октября, Ла-Шомьер
Дорогая, я только что вернулась с похорон Лазара, совсем раздавлена горем. Весь народ оплакивает его, «золотого мальчика республики». Он умер, обвиненный своими врагами, но в глазах народа он — святой, святой революции. На похоронах была процессия пастухов в кипарисовых венках с посохами, увитыми черными лентами.
Видела там и молодую жену Лазара. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Выглядит убитой. Подозреваю, она беременна. Отец Лазара поддерживал ее, как мог, но затем и сам разрыдался. Не могу без слез вспоминать об этом.
Меня преследуют мысли об одном вечере в моем салоне. Бонапарт гадал всем по ладони. Посмотрев на линии судьбы Лазара, он сказал, что тот умрет молодым, в своей постели. Ты помнишь тот вечер?
Ходят, разумеется, всяческие слухи. Многие убеждены, что Лазара отравили, и обвиняют в этом Барраса. Впрочем, его обвиняют в каждом политическом преступлении! Это ужасно, особенно если знать, как удручен горем сам Баррас. Он не выходит из комнаты с закрытыми шторами, отказывается разговаривать.
Вернетесь ли Вы когда-нибудь? Тут все так печально.
Ваша любящая подруга Тереза
Р. S. Слышала, Вы наняли Вотье подновить дом. Отличный выбор!
15 октября
— Глава австрийской делегации желает говорить с вами, мадам. — Произнося это, Лизетт вовсю таращила глаза.
— Граф де Кобленц? Проводи его ко мне, пожалуйста!
Нельзя заставлять ждать такого важного человека.
Когда он вошел, я хотела поклониться, но сдержала себя. Я — жена генерала Бонапарта, победителя, и это граф Луи де Кобленц должен оказывать мне такую честь. Из затруднительного положения мы вышли, поклонившись друг другу одновременно, с равным уважением.
