— Кареты будут готовы к девяти, — сообщила она.
— Так рано?
Теперь пора принять ванну… И может быть, капельку опиумной настойки.
Бонапарт сел на табурет возле моего туалетного столика и смотрел, как Лизетт убирает мне волосы. Он сказал, что удовлетворен простотой моего наряда.
— Все должны думать, что мы живем на мое жалованье.
Я едва удержалась от смеха. Даже генералы-холостяки не могли прожить на сорок тысяч франков в год, а уж с моими «простыми» туниками…
— Как вам это? — В дверях появился Луи, вытягивая рукава нанкового сюртука. Сегодня ему нездоровилось, и он до сих пор бледен. Неважно чувствует себя со времени отъезда из Италии.
— Уродство! — отозвался Жером, стоявший за старшим братом. Он злился, что слишком молод и его не берут на бал.
Бонапарт вдруг вскочил на ноги:
— Кто тебе пошил такую куртку?
Ворот был из черного бархата, а это — знак роялистов.
— Может быть, надеть синий? — предложила я.
— Не двигайтесь, мадам! — Лизетт побрызгала лаком на мою прическу. — Выглядите превосходно, — сказала она, протягивая мне зеркало.
Я выглядела жутко! Кудри прилипли к голове, отчего казалось, что я только что попала под дождь.
Бонапарт достал часы:
— Опаздываем.
Мы поехали вчетвером: Бонапарт, Луи, Гортензия и я. Шел слабый снежок. Звон латунных колокольчиков на сбруе лошадей создавал праздничное настроение. На улице Грёнель карета остановилась. Экипажи буквально запрудили улицы — стояли до самой Сены. Гортензия протерла запотевшее окно и смотрела на улицу. Откуда взялись все эти кареты? Годами в Париже можно было видеть только обшарпанные коляски, а теперь вдруг нельзя проехать из-за элегантных ландо, фаэтонов и парных двухколесных экипажей.
В половине десятого мы въехали во двор отеля «Галифе». При входе можно было наблюдать, как на бивуаке — вокруг походного костра — толпились люди в военной форме, здесь же стояли палатки.
— Здесь воссозданы поля Италии, — объяснил Гортензии Луи, предлагая ей свою руку. — Но снега там не бывает, конечно, — добавил он, и дочка засмеялась.
Мы поднялись по лестнице, двойные двери перед нами распахнулись. Четыре швейцара подскочили к нам, чтобы взять наши плащи. Дворецкий с оперным голосом громко возвестил о нашем приезде. Музыканты перестали играть, повернувшись в нашу сторону. Все смотрели на нас. Но вот раздались крики приветствий, и грянули трубы.
Я была потрясена открывшейся передо мной картиной. Множество свечей в огромных висячих канделябрах освещали собравшихся. Сверкали украшения женщин. Человек с блестящим лбом, опираясь на трость черного дерева, пробирался к нам. Он скорее скользил, чем шел, подволакивая, как я лишь теперь сообразила, косолапые ноги. Это был Талейран, всем известный (скандально) министр иностранных дел.
Он низко поклонился Бонапарту, затем — мне, выставив как бы для благословения два пальца правой руки. Я вспомнила, что прежде он был епископом.
— Мы ждали вашего прибытия, мадам генеральша. — Только его глаза и обнаруживали признаки жизни. Всякий раз, когда они останавливались на моем муже, в них появлялось раболепное почтение. Бонапарт, не обращая на нас внимания и сцепив руки за спиной, ястребиным взглядом осматривал собравшихся.
— Я поражена красотой убранства, — сказала я Талейрану и представила Гортензию, изящно присевшую в реверансе, а затем и Луи — тот поклонился.
— Я восхищен, — промычал Талейран.
Приехал драматург Арно и застенчиво поприветствовал нас. Бонапарт схватил его за руку:
— Проведите меня по залу, Арно. Если мы заведем разговор, никто не станет ко мне приставать.
Луи вызвался проводить Гортензию в бальный зал. Неожиданно я оказалась одна с Талейраном.
— На весь этот вечер, — сообщил он мне, — я буду вашим кавалером. Разве не так это делается в Италии? — Он улыбнулся, отчего его лицо стало страшным до невозможности. Музыканты начали настраивать инструменты. — Идемте, — позвал меня Талейран, — вы должны видеть моих сварливых танцоров. Увлеченные духом равенства, они настаивали, что, раз танцуют для нас, значит, и должны иметь честь сидеть с нами за одним столом. Мы пошли по залу, публика перед нами расступалась. Я держалась на некотором расстоянии от Талейрана, чтобы ненароком не попасть ему под ноги.
— И кто оказался победителем в этом споре?
— Победитель всегда я, мадам.
Раздались первые звуки оркестра.
— О, сейчас будут играть новый танец из Германии. Кажется, он называется «вальс».
Краешек тонких губ Талейрана покривился.
— Его танцуют парами, но так как в нем мужчина и женщина должны обнять друг друга, священники, конечно, пытаются этот танец запретить.
В бальном зале толпились музыканты и танцоры; мужчины стояли позади сидевших женщин, наблюдая за происходящим. Вальсировали, кружась, пары. В нише окна я увидела Гортензию — она показывала Луи движения вальса.
— Ах, вон Бонапарт, — заметила я мужа в дальнем конце зала.
— По моему скромному суждению, все пять директоров вместе не стоят и генеральского мизинца. Двадцать побед очень красят такого молодого человека. Генерал Бонапарт и есть республика. — Монотонная интонация министра совершенно не соответствовала смыслу его слов.
«Да», — кивала я, делая вид, что слушаю. Бонапарт направился к нам под руку с Арно. За ним следовала группа гостей.
«Как королевская свита», — подумала я, и на меня нашло оцепенение.
Я ВВЯЗЫВАЮСЬ В ИНТРИГИ
4 января 1798 года
— Куда прикажете, мадам? — спросил кучер, дотрагиваясь до шапки из овчины.
«Ему, наверное, нехорошо сегодня», — подумала я. Этой ночью, пока их хозяева были на балу, кучера и форейторы вовсю звенели стаканами.
— Улица Оноре, дом сто, — сказала я Антонину, взглянув на карточку с адресом «Боден компани». Бонапарту я сказала, что поеду проведать Терезу, что отчасти соответствовало истине. Сначала я отправилась на улицу Оноре, собираясь затем навестить подругу.
Дубовую дверь мне открыл дворецкий во фраке. Меня провели в салон таких огромных размеров, что для его обогрева требовалось два камина. В эркере стоял письменный стол с многочисленными папками и счетами.
Послышался равномерный стук деревянной ноги.
— Мадам Бонапарт? — Гуго Боден был младше своего брата, но такой же круглый и даже еще более розовый. Он подергал за шнур колокольчика. — Позовите капитана Шарля, — сказал он дворецкому и подтолкнул ко мне стул со спинкой в форме рыцарского щита. — Я ждал вашего прихода, мадам. Это честь для нас. Ваш супруг действует на народ как заряд электричества — сила его воли разжигает в людях способность действовать.
