— Простите, капитан Шарль, не могу найти нужных слов. — С тем я и приняла подношение.
13 июля
Проснулась от стука копыт курьерской лошади, галопом скакавшей по аллее. «Бонапарт ранен в Египте, — торжественно сообщили мне, — во время нападения на Сен-Жан д’Акр».
— Жене генерала не привыкать к ложным донесениям, — заверила я слуг, но тем не менее велела запрягать карету.
— Поеду с вами! — обронила на ходу Мими, убегая в дом за шляпой.
Сдерживая слезы, я бормотала под нос:
— Донесение, несомненно, ложное. Поеду в Париж, в Люксембургский дворец! Директор Баррас должен все знать…
Внезапный мушкетный залп заставил меня вздрогнуть. Ах да, конечно, завтра же День взятия Бастилии!
Из дома с трепещущими голубыми лентами на шляпе выбежала Мими. Кучер сел на козлы, карета накренилась.
«Директор Баррас не принимает», — сообщили мне во дворце.
— Директор запретил пускать к нему посетителей.
— Но меня-то он, конечно, примет!
— Никаких исключений, — заверил меня юноша при дверях. Видимо, совсем недавно на службе и боится совершить промах.
— В таком случае, не могли бы вы мне помочь?.. — обратилась я к нему дрожащим голосом.
— Так и есть, он ранен, — сообщила я Мими. Тело казалось чужим. Все никак не могла переварить эту новость. — Не только Бонапарт, но и Эжен!
— Тяжело?
— Боюсь, что так…
Судорожно втягивая воздух, я поведала ей обо всем, что мне удалось выяснить. Во время нападения на Сен-Жан д’Акр снаряд разорвался прямо в штабе. Осколки ранили Эжена в голову. Бонапарт, и сам раненый, рискуя жизнью, пришел на помощь моему сыну. Кто-то из сержантов заслонил собой Бонапарта и был смертельно ранен.
Мими обняла меня, и я плакала, не в силах остановиться.
Лошади, пригнув головы, бежали против ветра в Мальмезон. Сердце влекло меня в Египет, в жаркую страну пустынь. Страх воспламенял воображение.
14 июля, День взятия Бастилии
Фейерверки, трубы, барабанный бой. Я закрепила щеколду на свинцовой раме окна, задвинула парчовые шторы, чтобы заглушить шум празднества. Попросила Гортензию остаться со мной на несколько дней.
15 июля, ранний вечер
Сегодня мы с Гортензией дважды ходили пыльной дорогой в Рюэй ставить свечи в деревенской церкви. И у нее, и у меня в спальнях поставлено по молитвенной скамеечке. Мими ходит, освещенная лунным светом, и распевает молитвы вуду. Мы вернулись к богам нашей юности.
22 июля, Мальмезон
Хорошие новости: Бонапарт встал на ноги. Однако до сих пор ничего не известно об Эжене. Я больна от дурных предчувствий.
Незадолго до полуночи, Париж
— Директор Баррас ожидает меня, — солгала я его помощнику.
Молодой человек покосился на часы, стоявшие на каминной полке.
— Пожалуй… — неуверенно протянул он.
Я прошла за ним по широкой спиральной лестнице, затем через анфиладу комнат. В последней, самой маленькой, располагалась спальня директора Барраса. Там я нашла его в состоянии, которое меня озаботило: он был бледен и настолько слаб, что не мог встать.
— Простите, что не принял вас на днях, — сказал он, взмахнул рукой и дал ей упасть на простыню. — Если мои враги узнают, как я слаб… — Он выставил указательный палец и приставил его к виску, как пистолет. — Я даже Талейрана к себе не допускаю. Вы знаете, что он ушел в отставку? Все разваливается. Но, по крайней мере, я сумел добиться того, что Фуше назначен министром полиции. Он должен вернуться в Париж через несколько недель. Чем раньше, тем лучше. Вы не поверите, какие против меня строятся козни! Наверное, мне должно быть лестно. Все хотят меня сместить. Даже ваши очаровательные девери распускают слухи, что это я отправил Бонапарта в пустыню в надежде от него избавиться, что его фиаско — всецело моя вина.
Он говорил бессвязно. Я положила ладонь ему на лоб:
— У вас лихорадка! Вы показывались доктору? Вам кровь пускали?
— Да-да, но кровь не пускали — во всяком случае, сегодня. У меня крови совсем не осталось. — Он слабо улыбнулся, глаза лихорадочно блестели. — Получив хорошую новость о Бонапарте, вы, должно быть, испытали облегчение.
— Да! Но я ничего не знаю об Эжене…
— Разве мой помощник вам не сказал? Вот черт! Такая досада… Я велел ему передать вам… На нынешнюю молодежь нельзя положиться!
— Ну, говорите же, Поль! — Сердце бешено колотилось в моей груди.
— Ваш сын совершенно поправился.
Я приложила руку к груди, опустила голову и смиренно возблагодарила ангелов-хранителей Эжена.
23 июля, пока еще в Париже
Тереза сказала мне, что капитан Шарль остановился в старом номере мадам Монтаниз во Дворце равенства. Я послала туда записку, попросив его встретиться со мной в парке Монсо завтра, в одиннадцать. Не хватило смелости пригласить его в дом, где Паулина Бонапарт следит за каждым моим шагом.
24 июля
Когда я приехала в парк Монсо, капитан уже сидел в тени на скамье у римских колонн. Он улыбнулся, увидев мои светлые локоны: я была в одном из париков Терезы.
— Не присядете ли, мадам Бонапарт? — спросил капитан, будто мы находились в гостиной. Он расстелил на скамье кусок материи.
— Спасибо, что пришли, — поблагодарила я, складывая зонтик от солнца, и прислонила его к скамье. — Хочу извиниться.
Мне было видно, что он печален и на что-то надеется, и я не желала вводить его в заблуждение.
— Простите, капитан Шарль. Я дурно себя вела.
— Я тоже должен извиниться и сделать своего рода признание. — Он смотрел на меня глазами цвета морской воды на мелководье. — Я ухаживал за вами только ради того, что вы могли дать мне, — ради связей.
Я отвернулась к пруду, посреди которого плавали две утки. На другом берегу девушка везла детскую коляску. Слова капитана больно задели меня. Разумеется, я тоже использовала его, но все равно горько было слышать такие слова.
— Но затем я полюбил вас, — добавил капитан.
На мои глаза навернулись слезы. Все это казалось таким волнительным! Но мысли вдруг переключились на Бонапарта и Эжена: как они там? Борются за жизнь среди песков пустыни?
— Капитан Шарль, дорогой вы мой! — Я любила его, но только как друга.
Мы нежно расстались. Капитан согласился забрать к себе Мопса. Я не хотела, чтобы хоть что-то напомнило бы мне о моих выкрутасах, когда вернется Бонапарт. И молилась, чтобы он вернулся по возможности скорее.
27 июля, Мальмезон, чудесный летний день
