— От нас обоих, разумеется.
— Конечно, — сказал Баррас, опускаясь в кресло и держась одной рукой за поясницу. Тото вспрыгнул ему на колени. — Слышали, что сказал директор Сийес, узнав о возвращении Бонапарта?
— Сийес ужинал с Люсьеном Бонапартом, не так ли?
— Да, этой паре хорошо вдвоем, я заметил. Говорят, когда Сийесу сообщили, что ваш муж опять в Париже, он воскликнул: «Республика спасена!» Любопытно, вам не кажется? Я все думаю: а что он имел в виду?
— Сийес так сказал? Вы уверены? — Считалось, что тот не любит Бонапарта, и эта нелюбовь была, конечно, взаимной. Сидя в кресле, подалась вперед, не сводя глаз с дверей. — Как вы думаете: верны ли слухи, что директор Сийес что-то замышляет?
— Заговор? Всякий, кто занят политикой в Париже, что-то замышляет. — Баррас осторожно опустил Тото на ковер и игриво потянул пса за хвост. — Руссо предупреждал: если у кого-то хватит глупости основать республику, надо следить за тем, чтобы в ней не возникла оппозиция. Однако Французская республика — в самой основе своей государство оппозиционеров. Я вам уже несколько лет говорю: мы обречены.
24 октября
— Бонапарт, мне надо кое-что у вас спросить, — прервала я чтение «Картона», его любимой поэмы, написанной Оссианом. «Кто сей, грядущий к нам из дальних чуждых стран среди своей несметной рати?» — Это насчет Эжена…
Бонапарт задумчиво смотрел на меня невидящими глазами.
— Что с ним случилось в Египте? Я спрашивала, но он не говорит.
Я умолчала, что от расспросов мой (обычно откровенный) сын совсем замкнулся; он стал аккуратнее подбирать слова, избегал смотреть людям в глаза и все дергал скулой.
— Он участвовал в сражениях, убивал людей, сам был ранен, — пожал плечами Бонапарт. — Вернулся с победой. Что тут еще сказать?
Полдень
Обнаружила Мими в кладовой — та сидела в темноте, прямо на плитках пола.
— У тебя все хорошо? — встревожилась я.
— Слушала солдатскую болтовню и узнала, что случилось с Эженом.
Я опустилась на пол рядом с ней.
— И что же? — Со сланцевых полок свешивались фазаны, кишевшие личинками мух. Мими озабоченно рассматривала ладонь своей левой руки. — Пожалуйста, Мими!
Она вдохнула и рассказала:
— Эжен и еще один адъютант — самые молодые из всех — захватили турецкий город.
— Целый город?
Турки сдались с условием, что им сохранят жизнь. Мой сын со своим товарищем гордо вернулись со своими пленниками. Но Бонапарту нечем было кормить и своих-то солдат, а этих турок и подавно. Поэтому пленных (а их были тысячи!) вывезли в море и утопили. На следующий день товарищ Эжена застрелился.
— О нет! — прошептала я.
— Это еще не все, — продолжала Мими.
Эжену приказали пересечь пустыню.
— Ему было поручено доставить предостережение паше… — Упершись затылком о стену, я закрыла глаза. В темном чулане тихий голос Мими звучал вполне отчетливо. — Мешок с отрубленными головами.
Чувствуя тошноту, я представила себе колеблющиеся в раскаленном воздухе барханы, всю эту вонь и полчища мух, преследующих моего сына с его страшной ношей.
— Но этого не может быть!
Нет-нет, Бонапарт не был варваром и уж точно не отдал бы мальчику приказ совершить нечто подобное.
Бонапарт все время проводил на совещаниях — вот и теперь его не было дома. Я легла, пытаясь решить, что делать с услышанным. Наконец встала и вышла к конюшне, где нашла Эжена — он помогал кучеру с упряжью. Сын посмотрел на меня настороженно.
— Можно с тобой поговорить?
Мы отошли к скамье под липой.
— Мне передали, что случилось с тобой в Египте. — Он отвернулся, закусив губу. — Почему же ты не рассказал сам?
— Я не мог, мама.
— Почему?
— Ты бы не поняла! Ты бы захотела поговорить об этом с генералом. — Сын посмотрел на меня прямо, как бы с вызовом. — Ты использовала бы это против него.
— О, Эжен…
Но что я могла сказать? Тут он был прав.
— Мама, прошу тебя, пообещай… — моргая, выдавил Эжен. В глазах у него стояли слезы. — Генерал вынужден был отдавать такие приказы. Не говори ему ни слова.
— Может быть, Эжен выздоровеет, если задобрить головных духов? — предложила через некоторое время Мими.
«Головные духи»? И тут я вспомнила: в соответствии с верованиями вуду они наделяют человека древней мудростью. Без их помощи велики шансы болтаться по жизни подобно лодке без руля.
— Нужно провести ритуальное мытье головы, умиротворить этих духов. Очистить его.
— Так и быть, — решила я. Все что угодно!
— Нет! — наотрез отказался Эжен, вновь и вновь дергая скулой.
— Но почему? Чем это повредит? Практически то же самое, что и просто вымыть голову.
— Это глупо, вот почему.
— Может быть, но… Тогда я куплю тебе лошадь, которую ты хотел.
— Чистокровную вороную? — раскрыл рот Эжен. — Правда? Но она стоит четыре тысячи франков…
Я пожала плечами. Как-нибудь справимся!
— Сегодня же?
По рукам.
Собрать нужные ингредиенты оказалось даже проще, чем я ожидала. На рынке — в закутке, известном Мими, — нашлось все необходимое.
В два часа пополудни я загнала Эжена домой.
— Тихо! — отвечала я на все протесты. Мими смешала ингредиенты и запела, запустив сильные пальцы в волосы моего сына. Я вылила несколько ведер чистой воды ему на голову, приговаривая: — Я крещу тебя, я крещу тебя, я крещу тебя…
— И это все? — спросил Эжен, вытирая волосы.
25 октября
Целый день миновал. Нервный тик к Эжену пока не возвращается.
Три часа пополудни, тихо
Гортензия, хоть и держится с Бонапартом вежливо, продолжает считать его чужаком.
У нее для него заготовлены две фразы: «У меня все хорошо, генерал Бонапарт» или «Доброе утро, генерал Бонапарт».
Эжен тоже зовет Бонапарта «генералом», но с куда большей теплотой.
В Египте они делили одну палатку и явно сблизились за это время.
Я заметила, что Эжен начал новый альбом для вырезок, посвященный битвам и победам Бонапарта. Альбом быстро разбухает, стоя на полке рядом с детскими книгами сына и альбомами, посвященными его отцу и Лазару.
— Может быть, хранить старые в подвале? — спросила я его.
Эжен в задумчивости провел пальцами по корешкам.
