— Эжен, боюсь, с приглашениями лучше повременить! — крикнула я ему вслед.
— Мама! — со стоном произнес он.
— Прости, но к нам и так придет много народу…
9 ноября
Проснувшись от запаха дыма, я раздвинула полог кровати. Огонь в камине высветил лицо Мими, ее белый утренний наряд.
— А, это ты! — прошептала я, чтобы не разбудить Бонапарта. — Который час?
— Начало седьмого. — Мими отодвинула тяжелые шторы.
— Шесть! — Я спустила ступни на холодный пол с мыслью: еще день-два — и все будет кончено. Таков план. Сегодня день первый. Сегодня начнется!
Мими накинула мне поверх ночной одежды кашемировую шаль.
— Заморозки же, — сказала она, сжимая мне плечо. — А мужчины так и стоят во дворе.
— Уже? — Я надела меховые шлепанцы и, шаркая, подошла к окну.
— Я приглашала их в дом, но они отказываются входить, — закатила она глаза. — Солдаты.
— Сколько сейчас? Фовель уже здесь? — спросил Бонапарт, открыв вдруг глаза. — Где Рустам? Рустам!
Тот — голова в большом шерстяном тюрбане — просунулся в дверь.
— Хозяин? — Отбив поклон, он поставил на туалетный столик поднос с бритвенными принадлежностями и глиняной плошкой горячей воды.
— Позовите сюда Гонтье и конюха! — скомандовал Бонапарт Мими. Он сел в кожаное кресло, потянул с кровати меховое покрывало, положил его себе на колени и запрокинул голову. — И Антуана! — приказал он, из-за чего кисточка Рустама с густой пеной задела ухо.
Я спустилась на кухню посмотреть, как управляется повар. Приглашения к завтраку были разосланы ста офицерам. Хватит ли на всех фарфора?
Кельё, к сожалению, был едва не в обмороке от сознания своей вины. Дрожжевое тесто для хлеба не поднялось из-за неожиданного мороза. Мы придумали накрыть выстроенные вдоль плиты кастрюли ватным одеялом.
Вскоре по узкой лестнице скатился Эжен, невыспавшийся и голодный.
— Почему все в мундирах? Что происходит?
— Предлагаю и тебе переодеться в военную форму, — сказала я, протягивая булочку, которую сын мигом проглотил. — И седлай-ка лучше лошадь.
Было еще темно, когда приехал Талейран.
— Не думал, что вы встаете до полудня, — поддела я его, подавая пивной суп, который, как я знала, он любит.
— Я еще не ложился.
— Не хотите кофе? — В доме пахло жареными зернами.
— Мой мозг не требует подпитки, — без всякого выражения произнес Талейран.
— Вы так спокойны, гражданин…
«В отличие от остальных», — подумалось мне.
— Вероятно, вы забываете, мадам: я всегда побеждаю.
Тотчас к Талейрану присоединился Бонапарт, и оба медленно пошли к дверям. Большие сапоги Талейрана поскрипывали.
— Держитесь почтительно, — подслушала я слова Бонапарта, — но дайте ему понять, что у него нет выбора.
— Талейран поедет к директору Баррасу? — тихо, чтобы не услышали в гостиной, спросила я Фовеля. — Убеждать его уйти в отставку?
— С помощью двух миллионов франков, — добавил Фовель, кусая ноготь на большом пальце.
Два миллиона? Я одними губами повторила эти слова и выпучила глаза.
— Это сможет его убедить.
— Да, только если Талейран сам их не прикарманит.
[120]
В гостиной я обошла всех гостей и с каждым заводила разговоры, но это было непросто: все чувствовали себя напряженно, пили шампанское, не сводя глаз с двери кабинета. Послышался трубный сигнал.
Два государственных курьера, пригнувшись, чтобы не повредить плюмажи на своих шляпах, прошли в дверь.
— Официальное сообщение для генерала Бонапарта, — объявил один из них, хлюпая носом. Оспины на лице, покрасневшем от холода, придавали ему взволнованный вид. — От Совета древностей.
[121]
Я повела курьеров в кабинет через гостиную, где все перед нами расступались.
— Позовите Эжена! — сказал мне секретарь Бонапарта. — Он нужен генералу.
Эжен вскочил на ноги, когда я позвала его. Скрылся в кабинете Бонапарта и вскоре вышел оттуда, принеся с собой запах сигарного дыма.
— Надо ехать, — бросил он на ходу, прицепляя к поясу отцовскую саблю.
— Тебе понадобится вот это, — протянула я ему шляпу. — Что происходит?
Увы, даже родная мать не имела права знать всего.
— Я должен сделать объявление Совету древностей! Надо сообщить, что генерал едет. — Эжен состроил гримасу и стал кусать ногти в притворном ужасе.
Я улыбнулась его обаятельным чудачествам. Ему уже восемнадцать, но он часто ведет себя как мальчишка.
— У тебя все получится, — уверила я его. Вот только, когда дело доходило до театральных постановок, Эжен всегда забывал свою роль.
Во дворе толпились люди в военной форме — чего-то ждали, но чего именно, никто не знал. На глазах у всех Эжен вскочил в седло, прикоснулся к шляпе — я знала, как он горд, что сидит верхом на такой прекрасной лошади, в мундире адъютанта, — и галопом поскакал по аллее. Я вернулась в дом, где в столовой обнаружила беседующего с Фовелем мужа. Тот торопливо расцеловал меня:
— Пора!
Люди во дворе приветствовали вышедшего к ним Бонапарта. «Владыка, подвигами славный», — подумала я, припомнив строчку из Оссиана. Бонапарт обратился к собравшимся с верхней ступени лестницы, будто все это происходило во время войны. Вдруг — как по волшебству! — выглянуло солнце. Послышался лязг сабель. В воздух полетели шляпы. Солнечный луч осветил пространство перед Бонапартом, вокруг заблестели копья.
Кучер Антуан вышел из конюшни с черным жеребцом, который пятился, несмотря на цепочку с металлическими выступами, проходившую у него поверх ноздрей. Кто-то придержал стремя садившемуся в седло Бонапарту. Жеребец шарахнулся, едва не сбросив всадника. Бонапарт, натянув поводья, закричал что-то собравшимся. Жеребец встал на дыбы и поскакал по узкой аллее, тряся головой и взбрыкивая. За Бонапартом двинулись остальные.
Вдруг стало тихо. Я повернулась и с удивлением обнаружила у себя за спиной Фовеля.
— Вы не поехали с ним? — Кроме нас, остались только слуги. Впервые за несколько месяцев дом опустел.
— Мадам, — сказал Фовель, видя страдание у меня в глазах, — будьте спокойны, план хорош…
